Александр Брагин: Бутора

У столяра такое усердие слезу вышибало. Но упорствует Бутора, в деревне за беседой щедро похвалой учеников осыпает. Мужики, понятно, поддакивают, а верить — ни-ни.

В Череповце у мастера тетка жила. Это нынче Череповец город, и не из мелких, а в ту пору деревней был. Справил мастер тетке гостинец- шкатулку под пуговки. И послал Онисима да Архипку отнести. Наказал:

— Дорогой — длинно. Тропками ступайте, короче выйдет.

Архипка взял котомку с гостинцем и харчем. И они пострекотали — лесом да по тропинке.

В чащу вошли, пообвыклись. Идут, не спешат. По листу березовому оторвали пожевать: горчинки захотелось. А то встанут и смеются. Красоте какая душа не откликнется!

Шли они, шли — и притомились. Известное дело, хоть против воли куда идешь, хоть в удовольствие, а усталость свое возьмет. Решили Онисим и Архипка перекусить. Они тропинке и объясняют:

- Постой у куста, покуда мы отдохнем.

Сели, расположились. К стежке спиной, к болоту грудью. Огурцом нахрустывают.

Вдруг Онисим возьми и оглянись. Зашумел:

— Убежала! Убежала!

Архипка спрашивает:

— Кто?

— Да тропка.

— Ой!!!

И кинулись догонять.

Кричат:

— Поймаем — прибьем.

Только куда там поймать — ноги коротки. Пропотели, на тропу озлились:

— Вот еще! Станем мы бегать. Напрямки лесом поскачем. Про котомку с гостинцем не вспомнят. Пустыми идут. А лес все реже, мхи да ржавая водица все чаще. Влево ли, вправо ли возьмут — под ногой топко. Заплутали…

Мастер проводил дурней. И беспокойство его разобрало. Ладно ли сделал?

— Глупые робята. Кабы не волк? Кабы не гадюка? Строгает на заказ скалки для пирогов, для ватрушек, нет-нет да в окно глянет: не воротились ли ребята с полпути. Как? Не видать?

С того утра, как столяр Онисима и Архипку в подмастерья взял, он перед заказчиками с ног до головы виноват: в срок с поделками не управляется, просит не обижаться, подождать день-другой, а там, бывает, и другой-третий. И на ярмарку изделий готовит втрое меньше прежнего.

— Эх ты, сморчок пошехонский! — выругал себя мастер, устав в окошки высовываться. — Слово даю, возвратятся мои куренки живы-здоровы — отошлю их родителям.

Только он это произнес, к дому телега подкатила. На ней Василий-кузнец и ребята. Живые-здоровые. Маленько зарёванные.

Ишь, — думает Бутора, — поспешил я слово-то дать. Ну да никто не слыхал — забыть можно. Отошли я робят сродственникам, в деревне зубоскальство пойдет: хваленых изгнал, хи-да-хи.

Кузнец Василий мастеру лопочет:

— Поехали мы с помощником на болото за грязью… Болотную руду в наших местах грязью величают. Кузнец часто сам себе и рудознатец: грязь добывает, железо плавит.

— Полверсты не домахали, слышим — голос вопит. Мы в галоп. Хорошо руднишний плотик у кромки болота привязан, иначе, значит, парнишкам каюк. Они чуть не посередине той хляби. Чудо как забрались. Со страха, должно… Ух, робята! Слезай с телеги! Живому — воля.

Мастер с превеликой радости Василию-кузнецу чарку поднес и сам губы обмочил. О гостинце полусловом не обмолвился.

Это все пока не беда. Беда впереди бежит.

Столяр, как и все вахновские, у дворянина-помещика на оброке был. В ноябре, на Юрия холодного, возил приказчику два рубля медяками; такая ему была назначена мера. Деньги немалые. За рубль тогда лошадь давали, три — тебе новая изба.

Царским целовальникам мастер исправно платил деньги ямские, деньги стрелецкие, деньги полоняные. Полоняные — русских из чужедальных стран, из плена, из неволи выкупать: на святое дело трудной копейки не жаль. На кузнецов, на рудознатцев, на пушного зверя охотников еще десятинный сбор наложен. Десятую часть выручки вынь да отдай.

Для оброка и для расчета мастер под красной лавкой сундук имел. Сундучок вершков шести по высоте. Железом окованный и зеленой тряпицей укрытый. Там свое медное золото и хранил: семишники, полушки да алтыны.

В помянутое лето ловкий человек в округе завелся. Ловкий человек у нас — это не тот, который сноровист в ремесле, а который плут, нахал, вор и бесстыжая рожа. По тому молодцу давно разбойный приказ да пытошная изба плакали.

Первый раз плут у Буторы днем побывал. Прежде на Руси после обеда сну предавались. Обычай, что ли, такой был. Гришку Отрепьева, сказывают, за то на Москве еретиком обозвали, что в баню не ходил и после трапезы обеденной в постель не ложился. Мастер спать горазд был. Онисим и Архипка, кабы можно, совсем не просыпались бы. Плуту благодать. Кради. Перетряхнул он избу. Да под лавки не полез. Не догадался. Ни с чем улепетал.