Кен Кизи - Порою блажь великая

— Теперь мне следует… — Мой голос патетически дрожал, исполненный мрачной и бесшабашной паники, когда я снова решил его подначить. — Теперь мне следует отойти в свой угол?

Коленопреклоненный Хэнк полуулыбнулся моей попытке сострить, но не обычной своей застенчиво-издевательской скрытой ухмылочкой, а ледяным, безжалостным, крокодильим оскалом, от которого мои мокрые волосы встали дыбом и в гортани пересохло. БЕРЕГИСЬ! — предупреждал голос, а Хэнк сказал:

— Лучше будь гот… гот… — Я попытался утешиться тем фактом, что ему говорить труднее, чем мне: мой впечатляющий удар основательно промял ему глотку, — лучше будь готов отправиться малость подальше! — продолжал он, а голос в моей черепушке заверещал: БЕРЕГИСЬ БЕРЕГИСЬ БЕРЕГИСЬ! — Потому что я намерен прикончить тебя к чертовой матери…

При виде Хэнка, вставшего с колена и наступающего на меня с этой замерзшей на лице улыбкой ящера — БЕГИ! ПОКА НЕ ПОЗДНО! — я понял, что мой удар скорее раззадорил его, а не впечатлил. И не промял ничего, кроме разума; теперь же Хэнк был весь — сплошь загнанная бессмысленная ярость. Тот единственный удар поломал клетку зверя! — сказал я себе. НУ ВОТ И ДОСТУКАЛСЯ, И ТЕПЕРЬ ОН ТЕБЯ ЗАМОЧИТ. БЕГИ! БЕГИ, СПАСАЙ СВОЮ ПРЕЗРЕННУЮ ШКУРУ!

(Понимаешь, я не вижу ни единой причины оставить тебя в живых. Ты перемудрил сам себя, что затянул так туго…)

БЕГИ! — надрывался голос, — БЕГИ! Но за моей спиной ярилась река, а про плаванье голос ничего не сказал. И в кои-то веки я был не способен убежать, спасая свою презренную шкуру. Я вовсе не мог отступить. И невзирая на все истерические требования бегства, я мог двигаться лишь вперед. И вот, под вопли ИМБЕЦИЛ! ИДИОТ! под звон в ушах, под бессловесное топтание Энди, под крики Вив над водой, мы с братом наконец всецело и остервенело сплели объятья в нашем первом и последнем, таком запоздалом танце Ненависти, Боли и Любви. Наконец мы перестали валять дурака и валяли друг друга, а Энди задавал ритм своим топотом. Да, это походило на танец. Прильнув друг к другу в пароксизме перезрелой страсти, схлестнулись мы в эпическом сраженье, под жалобный скрипичный плач дождя в еловой хвое, барабаны башмаков на пристани дощатой, что были все быстрей, под вой сирен адреналина — аккомпанемент всегдашний этих танцев… и попирали действием мое недоуменье, Энди шок и обалденье Хэнка. (Сейчас мне придется тебя убить. Ты так давно напрашивался…) И для танцоров, до того друг с другом не плясавших, мы выступали слаженно вполне, коль можно так сказать…

Вив с ужасом смотрит, как за пеленой дождя эти двое при участии Энди, скачущего вокруг подобно рефери, сшибаются друг с другом. Она уже не кричит.

— Не надо, — шепчет она. — Пожалуйста, не надо…

(Я вынужден тебя прикончить, потому что ты завел дело слишком далеко…) По преодолении естественных предвзятости и колебаний, сделав первые па, человек проникается духом этой разновидности примитивного гавота и обнаруживает, что танец отнюдь не столь неприятен, как убеждало предчувствие. Вовсе нет. Конечно, он чуть сложнее фокстрота в «Уолдорфе» или мамбы в «Копе», но он же, в конечном рассмотрении, может быть и куда менее тягостным. Ибо, хотя срывание лоскута со скулы способно вызвать огненный звон, обжигающий уши адским пламенем на протяжении танца, кому не доводилось терпеть атаки куда яростнее на тот же орган под умильный и уютненький тустеп? Кожа прекратит звенеть, а ухо — гореть, но доводилось ли вам стерпеть пару метких слов, что перепархивают тихо от щеки к щеке над струнами оркестра гранд-отеля? слов, чья сила будет отдаваться звоном месяцы и годы, и не просто жечь, но обратит мозги в золу? В сем кулачном танце сбой чреват лишь тем, что ты откроешься для тяжкого, проворного удара в чрево — я умудрился дважды декорировать причал давешним золотым яблочком, — но эти корчи боли преходящи, и можно их перенести, твердя себе: «Держись! Должно пройти через секунду»… Когда ж я оступался в танцах более спокойных, и получал удары много легче, медленней и тише — они поныне отдаются болью, что себя усугубляет тем напоминаньем, что, возможно, не отступит никогда.

(Да, он затянул сильнее, чем было ему нужно. До такого края, на котором мне только и остается, что его прихлопнуть. И он понимает. Но. Он будто красной тряпкой перед носом быка размахивал, раз за разом — но зачем , если ему нужна только Вив?)

Мы сверзились и скатились с пристани на щебень берега; пикируясь и рокируясь, мы танцевали рок-н-ролл свой средь придорожной россыпи сырого барахла. И Энди неизменно был с нами, хранил нейтралитет, не подбадривая ни одну из сторон. И голос Вив был с нами, прорезался он сквозь серые промозглые просторы, умоляя Хэнка прекратить. И глас иной орал из серой кельи мозга — ИМБЕЦИЛ — и требовал того же от меня: БРОСЬ ДРАТЬСЯ! ЖИЗНЬ СПАСАЙ, БЕГИ! ОН ВЕДЬ УБЬЕТ ТЕБЯ!