Кен Кизи - Порою блажь великая

«…умолкни хоть на минуту… — Хэнк встал в лодке, чуть выставил руки вперед, будто сдерживая атаку воздуха. — Скажи-ка мне, Малой: к чему ты клонишь? Скажи уж прямо, хоть раз. — (Да, я думал, что все кончено…) — В смысле, я не заказывал никаких чертовых цукатов и миндаля. Ты издеваешься, что ли, надо мной? Или — куда ты, черт побери, клонишь?» — «Ты, верно, не понял, Хэнк. Я знаю, что ты не заказывал. Мистер Стоукс это все тебе не продает… он решил одарить тебя своей бакалеей. Или пожертвовать тебе снедь — так, пожалуй, будет точнее. И он сказал, если еще что-то понадобится — стоит лишь вывесить флаг. Просто вывесить флаг. Справишься? В твоем немощном состоянии?» — «Хватит…» — (Но я ошибся. Он все напирал, накатывал. Значит, что-то еще осталось.) — «Слушай, Хэнк…» — «Хватит, Малой…» — Не останавливайся; ты уже не можешь остановиться. — «Кстати, как оно, твое состояньице?» — «Хватит, Малой, не доводи до греха…» — (Он ведет себя так, будто и не слышит моих предостережений; совсем, что ли, тупой?) — «До чего не доводить, Хэнк?» — «Просто замолчи». — «А грех — это как?» — «О'кей, Малой…»

Он замолк и посмотрел на меня. Я встал. Лодка, привязанная лишь с кормы, качалась, плескалась под нашими ногами. Взгляд Энди метался, перескакивая то на одного, то на другого. Хэнк перешагнул центральную лавку. Вот оно: торпеда пошла. Мы стояли друг против друга, и лодка шаталась, и дождь щетинился меж нами, и я ждал…

(Он просто стоит и лыбится на меня. Я чувствую, как старый знакомый ревущий вихрь рождается в животе, вздымает руки, стискивает пальцы в кулак… а он просто стоит и ухмыляется… совсем дурак? На что он теперь- то надеется?)

И тогда, в ожидании, я впервые заметил, что Хэнк на добрых пару дюймов ниже меня. Это открытие нисколько меня не взволновало. Занятно, думал я, ожидая подхода торпеды, презабавно.

— Ты вроде просил меня, Хэнк, — говорю я снова, — кого-то куда-то не доводить, — он стиснул челюсти до дрожи, — но при этом прояснить, куда я, черт меня…

— Смотри! — Энди гаркнул и ткнул пальцем. На том берегу раздается смачный сырой треск, подобный раскату молнии, угодившей в воду, и вслед за ним — тяжелый земляной плюх. Три фигуры замирают, повернувшись на треск как раз вовремя, чтоб увидеть, как огромный кусок отрывается от берега и грохается на лодочный навес. Мгновение — и строеньице опрокидывается под напором земли, сминается, как ледяной кубик, залитый расплавленным сахаром. (Я, замерев, уставился в брешь на берегу, яркую, сухую и глубокую, будто фугасная воронка; ее края топорщились поломанными брусьями, спутанными тросами и рваными кабелями. Сколько-то секунд она зияет, прямо под сараем. Потом земля, тяжелая от воды, обрушивается в эту дыру, увлекая с собой и часть сарая. Дождь буреет от пыли. Кружатся звериные шкуры и джутовые мешки, собирая пену. Треснувшие красные доски на секунду вздымаются вертикально, падают плашмя, уплывают. Часть из них упирается в фундамент, прикрывает его щитом, будто сарай решил принести себя в жертву дому. Корова неуклюже рысит с мычанием в сад. От полузатопленного сарая со скрипом и плеском отваливается еще кусок; потом все затихает.)

Вся троица стояла, не шелохнувшись, с полминуты. Потом Ли выбирается из лодки, идет по причалу к Энди, Хэнк за ним. (Я замер, с открытым ртом. Не эта вымоина вогнала меня в оторопь. Вымоина лишь отвлекла на секунду — но еще я кое-что увидел, кое-что в доме, что приковало к себе мои глаза и сковало всего меня остального. И Малыш это видел, еще раньше моего…) На причале я заметил, как Хэнк перехватил мой тревожный взгляд на чердачное окошко… (Вив была там, все еще стояла там, на чердаке! И Малыш всю дорогу знал, что она смотрит. Вот почему он доводил…)

— Ты знал, правда? — Хэнк повернулся ко мне, так медленно, так напряженно, что мне подумалось о Железном Дровосеке из Страны Оз, превозмогающем ржавчину в суставах. — Ты знал, что она увидит, если я тебе врежу… так ведь?

— Именно так, — сказал я; глядел на него внимательно и почему-то все ждал. Почему? Хоть он и разгадал теперь мой план, голос его был не таков, будто он собирается отказаться от прежних намерений. — А теперь все знают, — сказал я и стал ждать дальше…

(И тут-то до меня дошло. В смысле, впервые по-настоящему дошло, с каким охеренным искусством он все рассчитал. Почти идеально. Он подстроил ситуацию, как силок на птичек, что мы в детстве мастерили — чем больше трепыхаешься, тем туже петля. Он подстроил все так, что куда ни рыпнись — всюду потеряешь. Он зажал меня в такой угол, что выхода, черт побери, никакого: и подерешься — просрёшь, и не подерешься — просрёшь… Вот как он мило все рассчитал.)