Станислав Стратиев - Недолго светило солнце

– Здесь не только деньги, но и пейзаж хороший, не правда ли? – Антон подмигнул Сашко. – Не забывай про пейзаж, бай Ламбо, он тоже играет немаловажную роль. Чистый воздух, лес, ежевика… Где такое найдешь?

– Ты мальчишку не трогай, не забивай ему голову глупостями, – сказал бай Ламбо. – Я отвечаю за него перед его отцом.

– Это кто мальчишка?! – засмеялся Антон. – Он что ли? В двадцать пять лет – мальчишка! Ты за него не волнуйся, он хорошо знает, чего хочет. Я не слепой, все вижу. Он нас обоих за пояс заткнет, хотя и молчаливый.

– Ну хватит, – сказал бай Ламбо. – Что-то мы разболтались. Давайте еще немного поработаем, а потом перекусим.

Рев бульдозера со стороны дороги внезапно смолк, и в тишине раздался голос Ванки:

– Э-эй, кто будет кормить ваших детей? Почему не работаете?

– Ты накорми своих, – ответил ему Антон. – А мы как-нибудь о своих позаботимся.

– Не пора ли обедать? – снова донесся голос Ванки. – Двенадцать уже давно миновало. Еще немного и я сварюсь на этом солнце.

– Пошли! – сказал бай Ламбо. – Все равно толку от вас уже не будет.

Тень персиковых деревьев, хотя и жидкая, защищала от нещадного солнца, молодые листья встречали палящие лучи и пропускали их уже преломленными.

– Эх, сейчас бы холодного пивка! – мечтательно произнес Ванка. – За одну бутылку дал бы три лева.

– Разве товарищ Гечев тебе не привез пива? – спросил Антон. – Он ведь всегда привозит.

– Привозит анисовку, – объяснил Ванка. – И за нее я плачу. Он знает: если я сам вздумаю пойти за ракией, потеряю полдня. А это для него чистый убыток.

Помидоры были свежие, чуть зеленоватые. Ванка сорвал их в огороде Парлапановых. Сашко нравились именно такие помидоры, зеленоватые, с терпким привкусом. Он брал ломоть хлеба, клал на него кусок брынзы, приминал ее, сверху – кусок колбасы и зеленый сладкий перец.

– Один шофер тут должен был подбросить щебень для Ценова, – продолжал Ванка, – и обещал прихватить ящик пива, но, видно, не смог вырваться со стройки.

Трое ели и слушали Банку – он целый день один на бульдозере, молчание мучило его, как болезнь. Работая, он громко пел, но из-за шума мотора не слышал себя. Потому в обед он старался наверстать упущенное и не давал никому слова вставить. В дачной зоне он работал уже второй год. С ранней весны выкорчевывал деревья и прокладывал дороги. В город спускался раза два в месяц, не чаще. Жил как Робинзон, один, без людей, но на одиночество не жаловался, ибо относился к той категории людей, которые ничего не принимают близко к сердцу. Он был одних лет с Сашко и жил легко и просто, как воробей, даже похож был на взъерошенного воробья.

Он сам выбрал свой жребий – нелегально прокладывал дороги в дачной зоне, где люди готовы много дать, чтобы кто-то бульдозером выровнял им участок и проложил дорогу от их дачи до других дорог и, вообще, сделал работу, которую тридцать человек будут делать три месяца. Из того, что люди платили, Ванке перепадала треть, остальное уплывало в карман товарища Гечева и Ванкиного начальника, диспетчера, распределявшего работу и машины. Потому что по документам Ванка работал на благоустройстве городских улиц, которым суждено было оставаться неблагоустроенными.

– В апреле здесь работали солдаты из стройбата, строили дачу Драгомирову, – начал Ванка. – Был среди них один из Делиормана. Должен вам сказать, что человека с таким аппетитом я никогда не встречал. Если голоден – будет глодать черепицу. Привезли им, например, казан с фасолью, они все съели, а потом он взял полбуханки хлеба и так вылизал этот казан, что потом его и мыть не пришлось. Он борцом был, а борцы ведь много едят. На уме у него всегда только жратва была. После обеда, бедолага, ходил в поле пастись – щавель ел.

– Ванка, ты все болтаешь, а когда есть будешь? – спросил его Антон, который никак не мог привыкнуть к Ванкиной манере много говорить.

– А я ем, видишь – у меня уже ничего нет, – ответил, улыбаясь, Ванка.

Бай Ламбо и Сашко переглянулись и рассмеялись, В Ванка принялся рассказывать новую историю.

Обеденный перерыв давно закончился, и сейчас земля снова вращалась. Кружились, проплывая мимо Сашко, оранжевая веранда и „Бакингемский дворец", пугало, ставни с прорезанными в них сердечками, сердитый бульдозер Ванки…

– Движение, движение, – повторял про себя Сашко, – движение – форма существования материи… Движение создает жизнь и все, что нужно для жизни. Скажем так: этим оборотом я создаю одеяло, которое давно собираюсь купить родителям, а вот этим – солярку для печки, еще один круг и еще один – книги. А это – кровать в гостинице на море, куда мы поедем с Таней, еще один круг – ванная, душ, горячая вода, следующий круг – балкон с видом на море, шезлонги в синюю и белую полоску…