– Сашко! – зовет бай Ламбо. – Сашко, отзовись… Скажи хоть слово, Сашко!.. Антон, что делать?.. Антон!..
Но Антон уже бежал к дому, бежал изо всех сил.
– Крумов! – кричал он. – Где ты, гад?! Где ты, погань?!..
Проскочив через веранду с ее проклятым оранжевым навесом, Антон влетел в коридор, вышиб ногой дверь и ворвался в комнату… Крумова там не было, не было никого, только желтые шторы болтались на окнах…
– Где ты? – кричал Антон. – Где ты, гад?!..
Он с треском распахивал все двери, бил фаянсовые раковины, которые попадались ему на пути, выбрасывал их в окна, давил сложенные на полу стекла… Искал хозяина. Ему нужен был хозяин…
– Гад! – кричал Антон. – Гад, гад, гад!.. Все равно найду тебя!.. От меня не уйдешь, гад!..
А Крумов был в лесу, в зеленом лесу. Крумов бежал через лес, бежал по тропинке…
Антон выпрыгнул из окна гостиной, в несколько прыжков преодолел дорожку, выложенную плитками, распахнул настежь железную калитку, бросился в лес вслед за Крумовым…
А Крумов бежал по лесу и плакал, бежал как зверь, его гнал страх, животный страх за собственную шкуру. Под ногами у него трещали сухие ветки, от шума его шагов разбегались зайцы, разлетались перепела, Крумов бежал…
– Я не хотел! – кричит он. – Не хотел!.. Господи, поверь мне, я не хотел!..
Сам себе не верит Крумов, но кричит, что не хотел, проклинает судьбу свою и бежит, бежит по тропке, как загнанный зверь, рвет лесную паутину и плачет…
А на его даче с оранжевым навесом, у цементных плиток, между которыми проросла трава, бай Ламбо напрасно зовет Сашко, напрасно умоляет его откликнуться, сказать хоть слово… Кровавое пятно расплылось на белой повязке, она вся уже стала алой…
– Сашко! – зовет бай Ламбо. – Сашко, ты слышишь меня? Сашко!..
Сашко ничего не слышит. Из красного тумана перед ним выплыл маленький дом, родной дом, сиротливо стоящий в этом огромном мире, дом с осенними цветами в саду и паутиной, спускающейся с виноградной лозы и со стрехи на потрескавшиеся стены, на окна с облупившейся краской… Маленький мальчик бегает под вишнями с ломтем хлеба в руке, с ломтем, намазанным маслом и посыпанным красным сладким перцем… Это он, когда был маленьким. Почему вишни в белом наряде, ведь цветы в саду осенние? Мать стоит под вишней, любуясь бегающим по двору мальчишкой. Там, в углу двора, – его отец с пилой в руках. Он на минутку прервал работу и поднял голову, словно прислушиваясь ко времени, которое утекает… Бурые листья лозы, которая жила с ними и будет жить после них, паутина, опутавшая листья и черепицу крыши, спускающаяся вниз, к самым дверям… А где его сестра?.. ее нет… сад, усыпанный багряными осенними листьями, зеленоглазая лягушка, которую трудно различить среди опавших листьев, сарай из прогнивших досок и ржавым почтовым ящиком, заброшенным на его крышу…
Куда-то медленно плывет этот дом, залитый солнечным светом, укутанный паутиной, с его осенними цветами и лозой, с маленьким мальчиком, бегающим по саду, с его матерью, любующейся им. Дом, увитый виноградом и паутиной, медленно плывет, отдаляется, пока, наконец, совсем не исчезает.
Под грушами, у цементных плиток, на начинающей желтеть траве, лежал Сашко. Бронзовый ключ у него на груди, ключ от несуществующего дома, сверкнул в лучах заходящего солнца. Сверкнул и погас. Солнце зашло…
Рядом с Сашко сидел и плакал бай Ламбо.
Бай – почтительное обращение к старшему мужчине.
Ракия – болгарская водка.