Тони Дэвидсон - Культура шрамов

Легче сказать, чем сделать. Под конец мне уже не приходилось выбирать — идти или катиться, дилемма решилась сама собой. Я скользил по трубе, спотыкался, царапал кожу, задевая заклепки и пазы, ссаживал бедра и щиколотки о металлические стенки. Я мог бы поклясться, что на меня сыпались искры, осколки света, прыгающие из-под моих ног; искры, сверкавшие у меня перед глазами, вокруг головы, повсюду.

Очнулся я на дне чего-то.

И сразу сработал инстинкт. Во мраке, непослушными скрюченными пальцами я сделал снимок — фотоаппарат, к счастью, не пострадал и, невредимый, лежал у меня на груди. А вот и он, больше чем в натуральный рост, его длинные черные волосы развеваются по плечам, падают на голую грудь, струятся по рукам, вытянутым вперед. Откуда-то исходило низкое гудение. Возможно, из его рта, но я не был уверен, казалось, что этот звук шел вообще не от него, а словно рождался из воздуха.

Он сидел в центре кольца, выложенного свечами, маленькими и белыми, на полу виднелись засохшие потеки воска. Он здесь довольно давно, подумал я. С того момента, как вышел из машины, хлопнув дверцей.

«Самое время», — сказал он, голос его был сдавлен и хрипловат от пыли и дыма.

«Самое время для чего?»

Он подхватил меня, не обращая внимания на кровь, сочившуюся из глубокого пореза на моей ноге, и поднял над кольцом свечей. Поместив меня внутри круга, он оценил мою позу и переменил мне положение ног, чтобы они скрещивались, как у него. Потом то же самое проделал с моими руками. Он вышел за круг и тщательно оглядел всю сцену. Нанеся последний художественный штрих, отошел назад и проговорил: «Хорош».

«Что хорошего?» — спросил я.

«Ты, сын».

Я не понимал. Он начал танцевать по кругу, двигаясь вдоль свечей; танцевать точно так же, как танцевал в ветхой халупе за несколько дней до этого, за несколько миров до этого. Его голос рождал эхо и отскакивал от стенок туннеля, уходя в бесконечность: сначала приглушенно — пам-па-рам, пам-па-рам, — затем громче и быстрее — пам-па-рам-пам-пам. Он наклонил мне голову, его свингующие ноги были слишком близко, а голос стал слишком громким, и я обхватил голову руками, зажав уши, и подавился пылью в крике. Но он не позволил мне не слышать, не быть. «Открой глаза», — приказал он и, дотянувшись через кольцо свечей, вернул мои руки в то положение, в каком, по его замыслу, им следовало находиться.

Он прыгал и скакал вне времени и пространства, хотя, наверное, довольно долго, потому что мои ранки начали пульсировать и я поддался гипнозу его тела, его разлетающихся в темноте волос, которые в своем замысловатом танце заставляли свет стробоскопически мигать, рассеиваться, прежде чем он ударял мне в глаза. Отец нагнулся поверх свечей к самому моему лицу.

«Засыпаешь?» — спросил он, и, прежде чем я успел ответить, его уже снова унес вихрь кружения.

«Да», — сказал я и солгал, но что мне еще оставалось делать? И вновь он оказался в пяти сантиметрах от моего лица.

«Тогда спи». Я поднял голову, взглянул во мрак его сумасшедших глаз и почувствовал, что падаю. Наяву, а не во сне. Щетина на его подбородке царапнула мне щеку, мягкое влажное острие его языка ткнулось мне в губы, крупные руки оплелись вокруг моей грудной клетки. Остановив свое движение, он опустился на колени рядом со мной и положил одну руку мне на глаза, а другую прижал к паху.

«Да», — снова сказал я слабо, и потом уже не было разницы между темнотой в туннеле, в его глазах, в моей голове. Все это было одно и то же.

Что-то случилось. Я осознал, что иду нетвердой походкой назад к фургону, а над пустошью догорают последние всполохи света. Далеко впереди, за периметром у самой ограды, я видел нефтяную бочку, а у меня за спиной, пока я, спотыкаясь, брел по рытвинам с мазутом, звучала музыка, приглушенная и неразборчивая, где-то внутри ограды. Появилось искушение взять фотоаппарат и взглянуть. Я должен увековечить то, что улавливают мои чувства. В этом состоял как мой долг, так и мое стремление. Но вид неосвещенного фургона отвлек меня, заставив на время забыть о своем призвании.

Было слишком тихо. Я так долго отсутствовал, Паника еще дольше, поэтому я ожидал застать Выход у фургона на карауле. Но ее нигде не было видно. Может, она под бременем размышлений, подумал я, сидит за столом, в руках перо, в мозгу отрава и из ушей клубами дым. Или точит свадебные ножи, которые сыграли такую важную роль в их браке, — подарок, продержавшийся дольше скромных ожиданий дарителя. Или в ванной, что-нибудь чистит, моет, оттирает, она может заниматься этим до тех пор, пока станет нечего доводить до блеска.