Паскаль Киньяр - Альбуций

У него были затруднения со своими именами. Поочередно он звался Турином, Октавием, Гаем Цезарем, затем Октавианом и, наконец, Августом.

Он хромал на левую ногу. Указательный палец правой руки был у него скрючен, бескровен и настолько слаб, что ему приходилось надевать на него роговой наперсток, доходящий до первого сустава; только так он и мог писать. Иногда он кричал от боли, справляя малую нужду: у него выходили с мочой камни. В каждую годовщину своего рождения он маялся лихорадкою. Летом, в жару, страдал от насморков, весною — от колик.

В зимние месяцы Август носил обмотки на ляжках и коленях, надевал шерстяной нагрудник, поверх него рубашку и четыре туники, а затем плотную тогу. Он недолюбливал солнце. И летом и зимою покрывал голову широкополой греческой шляпой — петасом. Путешествовавл он в носилках, короткими переходами.

Постарев, он ежедневно приказывал массировать себе одутловатые щеки. В последний день жизни (к тому времени Альбуций Сил уже четыре года как умер) он, по обычаю, велел сделать себе массаж щек, но на сей раз потребовал зеркало. Пожелал, чтобы ему завили волосы, и вызвал друзей. Указал им на зеркало. Внимательно оглядел всех. Потом спросил, хорошо ли, по их мнению, он сыграл комедию своей жизни, и если да, то пусть аплодируют, когда услышат объявление о его смерти. Затем отпустил их. Он скончался на руках у Ливии, прильнув губами к старческой груди своей супруги и шепча ее имя.

Все, что здесь написано,— вымысел, не подтвержденный никакими старинными свидетельствами. Я импровизирую, взяв темой ветер. Этот ветер постепенно разгоняет туман, окутавший деревья. Вдали, в сером мареве, пасется бык. Стоит мартовский день. В Риме бушует смертоносная междоусобица. Во второй половине дня мелкий светлый дождик наконец иссякает. Сменившая его хмарь также рассеивается, хотя воздух еще не совсем прозрачен. Робкие солнечные лучи пронизывают этот мутный воздух, и вот уже взошло грузное желтое солнце. Вицерий шагнул на порог двери, выходящей на Латинскую дорогу. Садовники рыхлят мотыгами землю. Чистят граблями аллею. По старой и совершенно необъяснимой привычке Вицерий проходит через две боковые комнаты, минует заросший папоротником водоем, поднимается в вечернюю трапезную. В центре помещения стоит железная жаровня. Пламя в ней уже погасло. В круглых дырочках светятся раскаленные бело-розовые угли. Вицерий приветствует Полию и устраивается на ложе.

Полия — старшая дочь Гая Альбуция Сила. Она чувствует себя усталой. «Silus» — это прозвище, означающее «курносый». Она сидит, скручивая свиток. Потом встает, увидев Атерия, который в слезах переступает порог, простерев к ней руки. Полия наливает в кубки вино, смешивает его с пряностями. Она одета в старомодную тогу, волочащуюся по земле. Полия заходит в соседнюю комнату, выносит оттуда индийскую шаль и протягивает ее Вицерию, боясь, что он озябнет; тем временем Квинт Атерий рассказывает о смерти своего сына Секста. Ее полуседые волосы, сколотые в тяжелый узел, забраны красной сеткой. Глаза у Полии голубые. Они еще не утратили юношескую живость и наивное удивление. Тяжелые груди расставлены так широко, что болтаются чуть ли не под мышками. Лоб иссечен паутиной мелких морщинок. Уголки губ скорбно опущены, словно она навеки рассталась с иллюзиями и не видит впереди ничего хорошего; однако она улыбается.

Входит Альбуций, он также опускается на ложе.

— А вот и Юний, — говорит Вицерий.

Юний Галлион, войдя, сбрасывает галльский плащ и протягивает его Полии, которая в свою очередь отдает его рабу.

— Мне бы немного снежку в вино, — просит Вицерий.

Атерий вытирает заплаканные глаза.

— Вы читали последние стихи Публия Вергилия?

— Они никуда не годятся, — отвечает Юний.

— Хуже того, — всхлипывая, добавляет Квинт Атерий.

— Гражданская война куда ужаснее войны с внешним врагом, — заявляет Вицерий.

— Отчего? — спрашивает Альбуций.

— Все войны во благо, — говорит Полия, — в том смысле, что они отвлекают мужчин от женщин и от ненависти к женщинам.

— Помолчи, дочь моя, — приказывает Альбуций.

— Гражданские войны ужасны тем, что противники говорят на одном языке.

— Какое отношение имеет общий язык к жажде убийства?

— Благодаря ему сразу становится ясно, какая глупость заставила людей схватиться за оружие.

— Умолкни, Атерий. И убери с глаз свой платок. Слезы и стенания вовсе не свидетельство глубокой скорби.