Владимир Соколовский - Твой день и час

— Ну вот… а сказали — сам хочешь. Сколько вранья накрутили! Почему тогда сразу не отказался?

Носов пожал плечами:

— Не могу даже объяснить. Да и можно ли это вообще — отказываться, когда тебе аспирантуру предлагают? Что, в самом деле — следствие надоело уже, ничего хорошего там нет, в другую милицейскую службу тем более не пойду; значит, у меня и цели-то четкой в этой системе нет, а если так — зачем там торчать? А здесь — все-таки наука, дело серьезное, интересное, круг общения другой, да и положение — ученый со степенью — это тебе не милиционер, верно?

Морсковатых хмыкнул неопределенно.

— Ты диплом-то у кого писал?

— У Литвака, Ильи Романыча.

— Я с ним поговорю… Хотя что ж это: с трудового права да вдруг — на историю, на другую кафедру. Вдруг тебе у меня совсем и неинтересно покажется?

— Это я как раз не думаю. Я ведь на исторический когда-то хотел поступать, конкурса только испугался…

— А чего?

— Нет, мне туда не пробиться было. На истфак отличников, медалистов много ломилось, а у меня аттестат средненький, школа райцентровская, почти сельская, да три года за рулем, всю память там растряс… Так что дисциплина меня устраивает. Правда, экзамены надо сдавать — ну, да я уж подготовился бы…

— Экзамены… — вздохнул Григорь Саныч. — Что экзамены, когда на тебя уже установка дана. Все равно ведь они меня доедят, куда я денусь? Но ты вроде парень ничего… Давай, оформляйся, что ли… Что делать! Если еще, говоришь, к службе сердце не лежит… а здесь — и приживешься, глядишь. Сдавай документы, к экзаменам готовься… где-то в конце мая — начале июня начнем это дело проворачивать. И — напиши ты им эту бумагу, будь они неладны…

— Что, прямо теперь написать?

— Боже упаси! Ни в коем случае. Только когда будет приказ о зачислении. Что ты, это такой народ — обманут, зацелуют, убьют за рупь. Давай! Хорошо, что познакомились, поговорили — может, чего-нибудь и правда получится…

Григорь Саныч встал, и они пожали друг другу руки.

Девица Копыркина в ожидании следователя слонялась по пецприемнику: гремела ведрами, кипятила титан. Она оказалась белокурой и толстоватой, с бельмом на глазу. В каморке дежурного Носов спросил ее:

— Чего набедокурила, мать?

— Соседке, суке, хавальник хотела порвать, чтобы не разорялась лишку. Какое твое, сука, дело, кто ко мне ходит, что делает? За собой гляди, в чужое дупло не лезь. Или завидно тебе? Падла…

Все ясно с тобой.

— Давно освободилась? Статья какая была?

— Сто сорок пятая, вторая часть. Седьмой месяц на воле. Сначала балдела, а теперь — тоска такая…

— Чего это?

— Опять на зону охота…

Так. К аресту Волощака он готов: есть протоколы допросов его самого, сожительницы, Копыркиной, справка из больницы о проникающем колотом ранении… Вина доказана, факт удара ножом признает и сам Волощак. Он тоже фрукт еще тот: трижды судим, за хулиганку и преступления против личности; освободившись в последний раз, вышел как-то на несчастную эту бабенку, поселился в ее бараке. Сразу, конечно, стал пить и гонять ее. В тот день, нажравшись, стал требовать еще бутылку. «Нету у меня! Нету! Все уже пропил!» — «Иди занимай!» — «У кого займешь? Перед получкой ведь!» — «Ах ты падла, проф-фура-а!» И — ножом в бок. Сто восьмая, первая часть. Проникающее ранение в полость брюшины. С учетом прошлых судимостей — никак не должны дать меньше пяти лет. Реально — шесть, семь. Ну и хрен с тобой, Волощак. Ворочайся, откуда пришел. Там твое и место.

В отделе Фаридыч бросил перед ним на стол конверт:

— Прими почту. Опять твоя Князева на связь вышла. Всю тюрьму, наверно, уже подкупила…

Вот еще напасть! «Мишинька мой милый любимый дорогой бриллиантовый я очень хочу с тобой встречу чтобы у нас была индийская любовь Мишинька я думаю о тибе все время день и особенно ночь сейчас жду этап не могу сомкнуть глаз…»

Еще на двести первой Валька ела его глазами, была вся красная, порывалась что-то сказать — но ей помешали. Вошла следователь из районной прокуратуры, Любка Спасская, приблизилась, обняла его за шею и сказала, склонившись:

— Мишик, ты обедать идешь? Я жду.

Вальку аж перекосило. Будь это в другом месте — Любке не уйти бы живой.

— Да, перекусить не мешает, — закивал Носов. — Давай, давай, Князева, поспешай, видишь ведь — торопимся…

Она дрожащей рукой взяла ручку, расписалась на подсунутом бланке, накорябала под диктовку: «Дополнений и ходатайств не имею». Улыбнулась жалко: