Владимир Соколовский - Превращение Локоткова

Учителя уже собирались разъезжаться кто куда, строили планы. Только Локотков из них, пожалуй, не хотел никуда ехать, и все лето намеревался провести в Рябинино. Даже на родину, к матери его не тянуло. Так он и написал ей, и мать не обиделась, сообщила в ответ, что сама выберет возможность приехать к нему на недельку, посмотреть, как устроился. А ему хотелось провести это лето одному, подальше от шума, от людных знакомых мест, чтобы это было — его лето, и только его. И без ненужной житейской суеты. Надо отдохнуть, сколько можно? Ходить на рыбалку (хотя Локотков раньше даже разговоров о ней не мог выносить!), по ягоды, за грибами, окучивать картошку в огороде Веры Даниловны, сидеть вечерами на крылечке и думать о том, что было, что будет, чем сердце успокоится… За лето он узнает рябининских жителей, войдет в курс многих дел. А ехать… куда ему ехать? Можно сказать, что был уже везде: где хотел и где не хотел.

Лишь только кончился учебный год, освободив Локоткова от разных школьных хлопот, — квартирная хозяйка его, Вера Даниловна, засобиралась объехать своих детей. Среди многих советов и наказов, данных перед отъездом, было и такое: присмотреть, сколько станет возможно, за Костей Шубиным, деревенским карликом-дурачком, не дать ему пропасть с голоду, если мать снова перестанет кормить его и пускать домой.

Костя Шубин был уже немолод, родила его мать-крестьянка Нюра в конце сороковых годов, в лагере для заключенных. Отец его был неизвестен. Сначала он содержался в Доме ребенка при лагере, а после его отправили в интернат для умственно отсталых детей. Мать, освободившись, приехала за ним, и они стали жить в ее деревне, в Рябинино. Костя хоть и рос уродом, но мать его любила, одевала, как могла, работая на ферме. Пока не сошла с ума. Мания ее заключалась в том, что на все попадавшие в руки деньги она стала закупать хлеб и прятала его в мешках в голбце, в конюшне, на огороде, на чердаке… Откуда она только его не возила! Ее знали в хлебных магазинах даже в райцентре. Дома она навесила на двери и ворота разных запоров и замков и первые дня три после очередной большой покупки хлеба, пока она его прятала и перепрятывала, никому не открывала, и не откликалась на голоса. Все это время ее сын, карлик Костя, питался и спал у чужих людей. Да и вообще жизнь в материнском доме стала ему тяжела: мать, если пускала в избу, то попрекала каждым куском, да еще и обыскивала беднягу, пытаясь обнаружить в одежде якобы спрятанный хлеб. Его отправляли несколько раз в Дом инвалидов, но он оттуда сбегал, неведомым образом находил дорогу обратно. Питался он просто: приходил и садился на крыльцо или на лавочку перед каким-нибудь домом. И никто никогда не отказывал ему: даже самый злой боялся людского осуждения. С ночлегом летом тоже не было проблемы: Костя мог забраться на любой сеновал, в любой чулан. Собаки не лаяли на него. А зимой ночевал или на ферме, в красном уголке, или в сторожевых будках. Иногда хозяева, накормив его ужином, предлагали и остаться на ночь.

Однако Костя, как многие деревенские дурачки, был и не так прост: со звериной, первобытной хитростью он шнырял за людьми туда-сюда, выслеживал их и очень радовался, если заставал кого-то за нехорошим делом. Особенно доставалось от него любовничающим парам. Когда они ночами возвращались из укромных мест домой — темнота гукала, шуршала, с детскими всхлипываниями катилась следом за ними. Бегущий сзади Костя Шубин — толстый, задыхающийся от бега, с короткими ногами-бочоночками, он своим курлыканьем жаловался тьме, земле, воде, тропке, окружным кустам и могущим его услыхать людям, что не может догнать быстроногих грешников.

Иногда его самого одолевало любовное томление: тогда он гонялся за бабами по ферме, всяко задевал их; трогал и похрипывал: «Мя-ахка-а!.. Ма-аинька-а!..» Доярки, в большинстве пожилые женщины, отмахивались от него, валяли в соломе, балуясь. Умей он рассказывать — многие рябининские тайны стали бы известны. Но дар связной речи был отнят у Кости природой, и за это все его выслеживания сходили ему с рук. Безумная мать, совсем остервенев, пробовала было одно время посылать его «в кусочки», нищенствовать, — тогда к ней ходил сам председатель сельсовета и грозил услать в психолечебницу навсегда, если такое еще повторится. Как ни странно, старуха все поняла, и с сумой из худого мешка Костя в селе больше не появлялся.

Возле избы Веры Даниловны Костя стал показываться в последнее время чаще, чем прежде. Объяснялось это тем, что щенок Тобка, вырвавшись с наступлением лета на улицу, стал Костиным вернейшим адъютантом и никуда не отпускал его одного. Урод аккуратно, три раза в день, приводил кобелька к хозяйке покормиться, кормился сам, а на ночь или оставался здесь, или уходил вместе с песиком по своим делам. Когда он оставался, оии с Верой Даниловной беседовали или на крылечке, или на кухне, и Локоткову было забавно наблюдать за ними.