Владимир Соколовский - Превращение Локоткова

Адрес дома, где находилось облоно, Валерий Львович знал еще со старых, вузовских времен. Сдерживая страх, поднялся на второй этаж, нашел кабинет кадрового начальника. Хозяин кабинета — сытый, довольный собой и хорошо одетый малый одних примерно с Локотковым лет, встретил его довольно даже радушно: «Здравствуйте, входите, присаживайтесь, поговорим о ваших и наших делах…» «Моя фамилия Локотков, я по прежней профессии учитель истории, так что вот…» «Н-ну! Чт-то это такое вы сказали — про прежнюю профессию? Давайте, давайте…» И пока тот рассказывал — хмурился недовольно. Сердце у Локоткова снова зашуршало, словно набитое гремучей холодной ртутью: «Не возьмет!» Он быстро закруглился, и стал ждать ответа.

— Да… Положение у вас не очень хорошее. На город, на большие центры вам, во всяком случае, не стоит даже рассчитывать. Как вы к этому относитесь?

— Да Господи! Хоть бы что-то!

— Ну, другое дело… — глаза начальника потеплели. — И это-то вопрос спорный, спрос за кадры очень большой, не дай Бог, если докопаются… Но здесь, хотим мы или не хотим, козыри на нашей стороне: с учителями на селе беда, беда, беда, а вы к тому же и мужчина еще. Так поедете?

— Я же сказал: согласен. Только скажите — куда?

— Куда, куда… — кадровик опрокинул лицо к потолку. — В Рябинино, что ли? Поезжате в Рябинино! — он воодушевился. — Там восьмилетка, на центральной усадьбе совхоза. Недавно приехала наша инспекторша, так что там творится с историей — жуть! Целый год, це-лый год, понимаете? — учительница географии ведет этот предмет. Как ведет? Приходит в класс, кладет на стол учебник и по нему прочитывает тему. Спрашивает — тоже по учебнику. Какой-то кошмар. И представьте себя на месте директора районо, школы! Я-то знаю. Что к чему, сам не один год директорствовал! — лицо его напряглось, обрело болезненное, пугливое выражение, и стало ясно видно, что парень тоже бывал во всяких переделках.

— Дайте вашу трудовую! — вдруг потребовал он.

— У меня нет с собой, — сказал Локотков. — Она в управлении, в конторе. Я ведь работаю, я говорил. Подсобником в бригаде каменщиков. Сейчас у меня смена, по идее, а я вот к вам пришел…

— Так это еще долгое, оказывается, дело… Пока заявление подпишете, пока отработка… Я-то думал — вы сейчас готовы, сию минуту и сниметесь. Время-то не ждет, вот чего. К концу учебного года — какой смысл туда ехать, посудите?..

— Я постараюсь побыстрей, по возможности. И без отработки… Договориться-то можно, наверно.

— Ладно, действуйте, Валерий… Львович, да? — начальник встал, передернул плечами, но подал все-таки Локоткову руку, хоть и сжал ее довольно вяло. — Бейте на — без отработки. Не получится — звоните. Телефон не забудьте, вот… А я нажму уж по своим каналам.

Бригадир Тудвасев очень спокойно отнесся к просьбе Локоткова. Хлопнул по плечу, сказал: «Что, нашел свою работу?» — и сам отправился с ним к мастеру. Тот поморщился, но все-таки взял заявление, сказав, что подпишет его у начальника участка. «Ты гляди! — напомнил ему еще раз бригадир. — Ему ведь надо скорей, работа не ждет. Не мурыжьте мне мужика!» «Ладно, ладно…» И к концу дня Локотков уже получил обратно свое заявление с визой: «Уволить без отработки с такого-то». Назавтра он сходил в облоно, выпросил неделю на выписку, хлопоты с обходным листом, сборы, — и, быстренько провернув все эти дела, уехал к матери, в дальнее алтайское село.

Первое письмо после заключения Локотков написал матери, как только поселился в общежитии и стал работать. Написал про дела с Ириной, что устроился с работой и жильем, и, если будет возможность, наведается в родные места. В тот момент для него и речи не могло быть о том, чтобы сразу ехать домой — грязному, опозоренному, с короткой стрижкой, сторожким голодным взором побывавшего за другой чертой человека. Отойдет немного — и там будет видно. А еще он боялся увидеться с матерью. Таким он был для нее всегда сынулей, светом в окошке! Гордостью. Мать всегда следила за собой, хорошо выглядела, а на суд пришла старуха-старухой, развалиной. И все смотрела, старалась поймать его взгляд. Это было мучительно! Она хотела увидеть его после суда, просила свидания, — а он ответил ей запиской: «Не пытайся увидеть меня здесь, это не принесет ни счастья, ни пользы нам обоим. Пойми это, ма, и прости». Мать поняла его, поняла, чего он хочет, сжалась в комок, и в письмах, полученных от нее в колонии, он не прочел ни одного слова жалости. За это он был ей очень благодарен. Сообщала только о себе, о здоровье, хозяйстве, житейских и соседских делах; когда заварилась вся каша с Ириной, она даже словом не обмолвилась. Но как ей было тяжело — это ли не знать Локоткову!