Владимир Соколовский - Превращение Локоткова

И еще был один сон.

В нем снова явился Локоткову седовласый старец, и вострубил, отплывая вдаль: «Время кончило-ось! Вечный миг наста-ал!» Сразу — ббам!.. — ударил страшной силы колокол. И прозвучали первые взрывы. Началась Последняя Война. Взрывы окутали зеленый земной и синий океанский покров планеты. Мощнейшие из цепных реакций проникли глубоко в недра, и разбудили там дремлющее огневое вещество. Оно вспучилось, расперло земные бока, жарко прогорело, и затихло. Остатки планеты выплеснулись в жгучий космический мрак, и полетели на Солнце. Голоса мириадов людей, усопших за все время, пока существовало человечество, на тверди и водах, тоже ринулись к солнцу, слившись в один прощальный, ужасный хор. Изменились поля тяготения, — вот умчались куда-то Луна, как отринутый кием шар; другие планеты системы тоже сходили со своих орбит и разбегались по Галактике… И его, Локоткова, голос тоже вплетался чистым альтом в сонм других голосов, и его душа тоже плакала от неимоверной космической стыни… «М-м, м-м-м…» — не в силах открыть рта, задыхался и стонал во сне Локотков. «Эй!» — окликнул его проснувшийся сосед. Валерий Павлович вскочил, сжал на груди одеяло, и бешено заозирался. «Не мычи. Иди пофурь». — сказал крановщик, повернувшись к стене. Все еще тяжело дыша, Локотков поднялся с кровати и стал одеваться. Выскочил из общежития в лиловую мартовскую ночь, и побежал по улицам, дробя ледок на лужах. «Чепуха какая! Ах, ах, черт…» — Валерий Львович спотыкался, лез напролом по обледенелым сугробам, сам не зная куда, и снег сыпался ему на ботинки. Ведь сейчас он не только видел, но чувствовал конец Истории, и ужас на него скатился во сне подлинный, он еще переживал его. Дошло, что всего шесть-семь тысячелетий от существования первых цивилизаций — какой ничтожный, ничтожнейший срок! Для Вселенной — даже не миг, не микрон времени. Так, нисколько. А орудиям уничтожения: луку — тысячи лет, пушке — шестьсот, самолету — девяносто, а мощнейшему из них — ракете — всего-то пятьдесят. И не княжество, не страна, не континент — мир замер перед ним. Поднимутся длиннохвостые, развернутся в нужном направлении, фуркнут — нет Истории! Она погибнет. У нее трудный час. И он, Локотков, ее вечный и верный паладин и оруженосец, в этот час должен быть рядом с ней, и погибнуть, если придет час, с ее именем на устах. Валерий Львович остановился, поднял глаза к чистому звездному небу, и услыхал путеводную перекличку флейт-пикколо — как тогда, памятной ночью в камере Петропавловской крепости. Отзвуки других эпох стали доноситься до него птичьими голосами — голоса были понятны, явственно различаемы. Нет, нет, граждане, шесть тысячелетий — это совсем немало, а если посчитать по дням? И в каждый из дней кто-то жил, думал, работал… Не только головы рубили, захлебываясь в кровавых схватках, — изобретали бумагу, кисточки, перья, и сидели в кельях терпеливые тихие люди, все кругом подмечающие…

Как видим, некие обстоятельства, связанные с весной, и нагрянувший внезапно сон подготовили решение героя, указали дорогу. А не случись их, что бы произошло? Может быть, к тому же толкнули бы другие обстоятельства? А могло случиться и иначе: к лету он окреп бы и стал сноровистым, ловким рабочим, уважаемым человеком в бригаде. Смирив гордыню и сосредоточившись, вошел в число образцовых жильцов общежития, членов бытсовета. Работал, жил — все, как следует, — покуда однажды мокрой осенней ночью не повесился бы от непонятных причин в общежитском туалете…

Опомнившись немного, не заходя в общежитие, Локотков пошел через весь город к дому, где жил раньше. Пришел под утро, сел на скамейку возле подъезда, и стал дожидаться, когда пойдет в школу дочь его Юлька. Он не видел ее со времени, как освободился, выплачивал алименты, и, живя как во сне, не считал даже нужным посещать ее, — справедливо, между прочим, опасаясь и Ирининого гнева — ведь она просила! А сегодня его словно что-то гнало сюда.

Сыпались и сыпались из подъездов ребятишки, торопясь в школу, — и вот, наконец, появилась Юлька. В его пальто. Спустилась с крыльца и пошла мимо.

— Юля, Юль! — тихо позвал ее Локотков. Она остановилась, посмотрела испуганно. Валерий Львович подошел, сел на корточки, тронул лицо: «Как ты выросла, дочка…» Юлька отодвинулась: «Что с вами? Мне в школу надо». Тогда он обнял ее и стал тыкаться в маленькую, холодную упругую щеку, всхлипывая: «Не забывай, не забывай хоть меня, помни маленько, ради Бога…» Она захныкала тоже, вырвалась и побежала прочь. Локотков поднялся, вытер лицо, — ну, вот и простились…