Владимир Соколовский - На Стратилата

— На Шкарята?

— Ты откуда выскочил? Пыльный, в репьях…

— Мне только чемодан взять — там, у кассира.

— Вали его на рюкзаки — вон, дачников полная утроба…

Котенок, подобравшись, зацепился за Пашкину штанину и полез по ней наверх.

— Эт-то еще что за притча? — засмеялся шофер. — Тоже дембель?

— Да, черт… Бежит и бежит за мной, как на шнурке. Поедем — я его в окошко выкину.

— А он — под колеса. Не жалко? Пусть прокатится. Я его потом на автостанцию отнесу. Приживется — ладно, а может, еще и домой дорогу найдет. У них ведь нюх на это дело.

Он протянул ладонь, и снял котенка с Пашкиного погона.

Продравшись с чемоданом сквозь дачников, все заполнивших своей поклажею, Пашка сунул голову в кабину:

— Я последний!

Водитель кивнул, включил мотор и закрыл двери. Воздух стронулся и пошел в форточки ускоряющей движение машины. Стало легче. Котенок сидел на ветхой хламидке, постеленной поверх капотного чехла. Главная улица накатывалась на лобовое стекло, и солдат — дальний путник, Одиссей — глядел во все глаза. Угоры, небуйная зелень, милиция, раймаг, Дом пионеров, аптека, старая гостиница, ПТУ… Тень от тополя сделалась длинной, и Фуниной «восьмерки» уже не стояло во дворе училища. Обогнув пруд, автобус рванул в гору.

Когда осталось позади окраинное кладбище с гнилым забором, шофер спросил:

— Ну дак как там, вообше-то?

— Где? В армии, что ли?

— А то! У тебя какие войска? Яшка-артиллерист?

— Ракетчик. Стратегического назначения.

— Но… Командир отделения?

— Точно.

— Это ведь должность по штату сержантская. А ты младшой. Чего так?

— Нынче не очень-то присваивают, — на ходу сочинил Пашка. — Жмутся, по правде говоря.

— Уж к дембелю-то могли бы дать. Может, штрафанулся?

— Не-е, что вы! Просто сейчас до этого никому дела нет. Чего эти лычки стоят? Ничего не стоят. Все от отношений зависит.

— Но… Нынче, я слыхал, сержантов-то и рядовые бьют?

— Если старики — запросто могут отторкать.

— Самое это худое! Я вот служил еще по старому Закону: призыв в девятнадцать, три года. Тогда сержант был большой человек. Попробуй тронь! Много сверхсрочников ведь сержантами были, так что авторитет звания старались держать. И правильно. Армия есть армия, зачем в ней баловство разводить?

— Три года… ой, долго! — поежился Пашка.

— Зато солдаты были. Не глядя на нацию. Это теперь оказалось, что мы всех угнетали. Даже хохлов. А уж если от кого кости болели, так это от них. Нашто мне ихнее сало? — внезапно разозлился шофер. — Сам двух подсвинков держу! Э-эх, не разобраться! Ты чей в Шкарятах-то будешь?

— Поли Шмаковой.

— А-а, знаю. А Санушка Мурзина помнишь?

— Самый чуток… Они ведь давно уехали.

— Н-но! Мать-то твоя где, в совхозе?

— Нет, она в связи. Почтальонка.

— Ну, это хоть спокойней. Она ведь одиночка, кажись?

Пашка кивнул головой.

— Отец-от жил хоть с вами, нет?

— Недолго. Он с бригадой из Белгородской области сюда приезжал, лес заготавливать, с матерью сошелся, и остался. Два года прожил, потом уехал.

— Алименты получали?

— Какие алименты!.. Он ведь уж раньше женат был, и потом еще женился. Копейки приходили, мать так и говорила: «Не было денег, и это не деньги».

— Летун, значит?

— Да он не скрывался, просто все ездил туда-сюда: то в Костромской области жил, то в Кемеровской, то опять в Белгородской…

— Ты его и не помнишь, поди?

— Нет.

То деревья, то поля мчались сбоку автобуса; он прыгал на ямках, и пыль вилась за ним, словно парок от утюга в искусных быстрых руках. Пашка вертел головою, узнавая знакомые места. Сердце щемило, он моргал и жалко улыбался: что ни говори, как ни бодрись, а два тяжких года пришлось ждать этой обратной дороги! Котенок спал на хламидке, не просыпаясь даже на больших ухабах.

— Ты погляди, — толковал шофер. — Оглядись как следует. Увидишь, что не то — сразу рви обратно. Пока молодой, пока не зацепился, не оброс. Говорят, безработица — чепуха все это! Мы, автобусники, в курсе: везде можно устроиться. Только с умом подступаться надо, ну да это уж — дело твое…

Они сделали уже несколько остановок у заброшенных, полузаброшенных деревень. Там выходили люди: тетки гнулись под рюкзаками, тащили тяжелые сумки. В автобусе становилось все просторнее.

— Что вот тоже народ сюда тащит? До зимы некоторые живут. Работа с утра до ночи, избы старые, их сколько жить — столько чинить надо… Говорят, труд Богом в наказание дан — так зачем же люди сами себя наказывают?