Владимир Соколовский - Уникум Потеряева

Лысый обогнул пень, и спустился от обрыва к реке. Все потянулись за ним. «А я соли, да луковицу принес. Эка! — весело сказал он. — Разводи-ко, Петрович, костерок, ушицу хлебать станем!» Тотчас Ничтяк с Фаркоповым пошли собирать коряги, мужик поджигал их, а Мелита длинным острым ножиком с обмотанной изоляционной лентой ручкой чистила рыбу. И вот они все собрались у костра, — хоть и взволнованные обстановкою, но твердо знающие, что дома их никто не ждет. Лысый же, вздохнув, повел такую речь:

— Кладовшыки вы, кладовшыки! Людие мои дорогие! Што вы ищете, о чем тоскуете?! Сами, поди-ко, не знаете? Ну найдете, допустим, а там — прах, чепуха, одно гнилье. И пфукнуло ваше богатство («Еще неизвестно», — это Фаркопов). Известно, не известно — только стоит ли себя трудить, не знаючи, што иметь будешь? Лучше бы одну кулижку мне почистили: досталась по случаю, да больно, слышь, хламная, сорная, вся в валежнике. Я бы заплатил, никого не обидел. А, людие?!..

Булькала в котелке уха.

Когда варево приспело, все по очереди похлебали его одной ложкой, и стали коротать ночь — кто влежку на росной траве, кто жался к чужому телу, ища тепла.

А на рассвете Ничтяк, куря вонькую сигарету, сказал Крячкину:

— Не мути, кореш, белым светом. У тебя здесь угодья, домина с усадьбой, работников держишь, да в городе две квартиры, да машин штуки три по гаражам стоит, да трактор… А другие-то тоже богатыми быть хотят. Ты уж им не мешай…

— Да и с боушком!

Разбуженные утренним холодком, люди поднимались, потягивались, готовясь идти обратно в Потеряевку. Плескалась рыба в реке; улетали комары, начинали гвоздить воздух ранние пауты.

Мелита тронула лежащую на ее коленях Валичкину голову. Пожарный директор вздрогнул, проснулся.

— Пора домой, — сказала она.

Тут сбоку приблизился мужичок, курильщик, рыбак с той стороны реки.

— Ты, девка, случайно не Мелитка Набуркина будешь? А я Носков. Из соседней деревни — вон, за речкой, из Мизгирей. Ты не помнишь меня? А ведь я когда-то за тобой ухлестывал.

И Мелита вспомнила давнюю, небогатую, но все равно очень хорошую юность, себя тонконогой девчушкой с ужасающим начесом-колтуном на голове, в туфлях-лодочках, и крепкого парнишку из Мизгирей — конопатого, в длинном двубортном пиджаке, кирзовых сапогах с загнутыми внутрь ушками, напущенными сверху бумажными брюками… Она и впрямь, кажется, нравилась ему тогда, и они, притопывая, танцевали в клубе фокстрот, — вот что только было дальше? То ли парень ушел в армию, то ли она дернула из Потеряевки…

Иван еще раз глянул ей в лицо, нагнулся, плюнул на прибрежный песок.

— У меня уж парень теперь большой. Срок мотает, варнак. Мать-то не ужилась с нами, я ее из армии привез. Года три здесь пожила, да обратно уехала. Другой, стало быть, там у нее оказался. Но, одначе, силенка во мне еще есть! — он напыжился, и даже всхрапнул. — А ты как?

Но Валичка, уже пристроившийся в хвост двинувшемуся по тропинке строю, делал нетерпеливые знаки, и Мелита быстро закивала Ивану, прощаясь.

— Мужик твой? — Иван кивнул в Валичкину сторону.

— М-м-м-м… Н-н-н-н… — заужималась Мелита, и мизгиревский житель, бросив коротко: «Ясно!» — о чем-то задумался, и пошел искать свою лодку.

Было уже светло, залитый костер едко чадил, а высоко в небе ходила все сужающимися кругами большая птица.

Скандал не замедлил быть: только-только вышли из долины, к поднимающимся вверх пологим пригорком полям, только-только кончилась выводящая оттуда затейливая тропочка — как идущий впереди Фаркопов развернулся и ударил своей железной рукою в ухо шествующего за ним Валичку. Директор пожарной выставки завизжал и кувырнулся мячиком в неспелые посевы. Тут же механик на воротах настиг Ничтяка и ахнул его по тому месту, где нос переходит в верхнюю губу. Алик тоже лег и задрыгал ногами. Крячкин обернулся на донесшийся сзади шум, махнул рукою, ухнул: «Ну, не говорил ли я?!» — и потопал дальше к дому. А шум нарастал: сзади в Фаркопова вцепилась Мелита, и он кружился, взвывая, пытаясь оторвать от жестких крутых волос ее закостеневшие пальцы. Ничтяк, согнувшись, ходил сзади, улучая момент, чтобы кинуться недругу под ноги. Верхняя губа его, украшенная подтеками из ноздрей, хоботком висела над подбородком. Отпавшие усы топырились из бокового кармана безрукавки мокрою щетинкой. «Ап! Ап!» — подпрыгивал он. Но не дождался: Фаркопов сам свалился, — под Мелитиной опрокидывающей тяжестью, под болью в голове, да под Валичкиным напором, когда тот, подползши ближе, стал хватать его ноги и тянуть на себя. Вся эта сцена протекала под Мелитины взвизги и пыхтение мужчин, лишь однажды приглушенные моторным гулом. По близкой дороге проехал трактор с прицепной тележкой, и чумазый ранний тракторист, открыв дверцу, прокричал им что-то бодрое. Но вот они, все трое, водрузились над поверженным противником, и сначала хмуро поглядели на него, а потом, со столь же определенной неприязнью, Валичка с Мелитой — на Алика, тот — на них.