Владимир Соколовский - Уникум Потеряева

И начиналось все, как положено: прибыли с теми песнями на место строительства, поставили палатки, наорались под гитары, легли спать… А ночью подошли условно-досрочники из недальнего такого же палаточного лагерька, вспороли палатки ножами, и принялись насиловать девчонок. Таким оказалось ее крещение на ударной комсомольской стройке. Порядки там царили волчьи, никому не пожалуешься, не поплачешься, а закон один: паши и не вякай, если жизнь дорога. Для уголовников их лагерь-общага стала вроде публичного дома: пьянки, групповухи, девчонок проигрывают, торгуют ими, отбирают получку, лупят… А еще ведь надо работать, попробуй прогуляй или не выложись! И пасут, чтобы не вырвалась, не уехала, тут уж вместе: и урки, и начальство, и менты-звери. Полтора года этого дьявольского круга прокрутила Катеринка Теплоухова, и думала уже, что не вырвется, так и помрет в этих страшных палестинах — от аборта, от ножа случайного кавалера, просто от безнадеги… Но однажды девка из бригады сказала: «Ой, вчера твоего земляка встретила. Ты ведь у нас емелинская, ага?..». И привела вечером того земляка, Павланю Набуркина, он как раз мотал второй срок. Когда встречаются в дальних местах земляки — это уже почти родственники, они так себя и ведут. А Павланя-то еще оказался — свой, потеряевский, от Малого Вицына рукой подать! Две бедолаги, две души-одиночки — они уже не разлучались: там расписались, и вместе уехали домой, когда ему вышел срок. У Павлани в деревне была изба — хоть худенькая, да своя, с оградой и огородом. Родили Меланью-Мелитку, жить бы да жить уже — а здоровьишко-то подорвано: отсидками, битьем, тяжкою, за пределами человеческих сил, работой, болезнями, пьянками, куревом, чифиром, общей неустроенностью и усталостью. Долго ли выдержит такой напряг становая жила? Сперва лопнула у Павлани, потом — у Катеринки, комсомолки-романтика, всего-ничего пережила его, и на год — свою мать, Александру Теплоухову; Мелитку взяла к себе Кузьмовна, тетка Павлани, одинокая вдова военного времени.

Нотариус плакала, убирала неухоженные могилы, нимало не стесняясь потерянно слонявшегося следом Валички; клала под жалкие железные пирамидки цветы, нарванные поутру на теплоуховском огороде. Все же оставила маленько цветочков, чтобы положить на свежую могилу бабы Ани: хоть она и завалена цветами — все равно ведь душе приятно, когда ее лишний раз по-доброму поминают!..

— О, пигмей литературный! О, титулованная бездарь! О, ум ничтожный, лукавый и суетливый!.. — бился головою о спинку койки писатель Кошкодоев. — Где священный огонь, горевший в твоей душе? Нет, он не горел, — он пылал, и грел людей! Священный, святой огонь русской литературы?! О, Боже, Боже мой!!..

Никто не отвечал ему, в палате было тихо, пусто: кого заставишь сидеть здесь душным летним днем? Лишь тускло глядел и гнусно склабился пьяница с плаката: «Весьма губительную роль играет в жизни алкоголь». Вадим Ильич сел, вытер облитое слезами лицо подолом таиландской рубахи.

В-общем, припадки подобного рода не были столь уж редки в жизни деятеля литературы: более или менее периодично они возникали и в Москве, и лечились либо запоями, либо свежими девочками, либо поездками в какие-нибудь экзотические места. В убогих условиях уездной больницы прибегнуть к этим испытанным антидепрессивным акциям было затруднительно, — потому и буйное, скоро проходящее состояние носило теперь характер долгой скрытой истерики.

— Айя-а-аа… Йяу-уу!.. Господи, спаси меня грешного, многогрешного, макрогрешного, омерзительного… Ыйя-ааа!..

В дверь постучали: в этой небольшой, привилегированной палате на двоих, куда перевели наконец Кошкодоева, персонал всегда стучался, прежде чем войти. Заглянула сестра:

— Вадим Ильич, к главврачу! Вас междугородная.

Умылся под раковиной, подвигал лицевыми мускулами, снимая следы душевных слабостей. Кто, интересно? Жена? Пора, пора отсюда линять.

Но в трубке рокотал умеренно низкий, с четкою дикцией, убедительный голос:

— Я вас приветствую. Не пытайтесь угадывать: Николай Ипатьевич Кучемоин, вспоминаете теперь?.. Ну, какой уж я такой партийный босс, — весьма умеренная величина, так скажем… Узнал о несчастье с вами, и — скорблю, скорблю, скорблю… Надеюсь, что мерзавцы будут найдены и получат по заслугам. Вчера был на брифинге с правоохранительными органами — и вот так, прямо в глаза, высказал все, что думаю о их работе по раскрытию данного преступления. Хотя вообще скажу прямо: пока у руля представители этой плутократии, надеяться не на что. Только мы сможем навести должный порядок. И он будет наведен! Но вы не волнуйтесь: мы наблюдаем, держим на контроле ваше дело. Как здоровье, талант наш дорогой?.. Близки к поправке? Прямо бальзам на душу… Ждем-с, ждем-с, хха-ха… К выписке свяжитесь, вышлем машину. Ах, администрация обещала? Видите, как вас любят… Ну, а мы тогда встретим, встретим обязательно…