Владимир Соколовский - Уникум Потеряева

— Была бы, да не стала. Ладно, идем водку пить. Анька добрая баба была, грех на нее плохо думать.

— А кто и думат-то — ты, кривой черт!..

Вечером родня собралась в избе, за большим столом; свет выключили, зажгли четыре свечи. Тени сидящих плавали по оштукатуренным стенам. В спальне зычно храпел обеспамятевший от горя и хлопот Петико; рот его запал, кожа тонко натянулась на черепе. «Тоже не жилец!» — подумала Тамара, зайдя со свечкою в спальню, глянуть на отца. Сначала устыдилась своей мысли, а потом… что же, дело житейское, надо готовиться!..

Ночная птица крячила в яблонях. Мелита взяла Валичку за руку, встала, — и они пошли в тесный закуток, где им была приготовлена постель. Здун тяжело глядел им вслед.

— Ну, все, — сказал он. — Все. Все!..

— Да, пожалуй, — отозвался Илья. — Надо идти и нам. Налей по последней.

Скоро за столом остались лишь омоновец и старый грузин.

— Разве уснешь! — молвил майор. — Пойдем в огород!

Тут самое бы время пропеть оду русскому огороду — не ту, что спета уже ему, кормильцу: для живущих при нем людей он и место тяжкой работы, и душевных чаепитий, и ребячьих игр, и драк, и разговоров за бутылкою, место близкой и скорой закуски, дивных тайн и укромных преданий — будь то зачатие младенцев, или, не к слову будь помянуто, упокоение ненужного плода. Это — Великое Поле, со своей жизнью и мистикой, и сводить его только к картошке, морковке или гороху — дело неправильное.

И никто не узнает, о чем говорили ночью в огороде два человека; да впрочем, была ли и ночь-то? Факт тот, что никто и никогда не встречал их больше на российских пространствах. А когда ушли — ночью, утром ли — это, в конце концов, не такое уж важные подробности, чтобы ломать голову. Ходил слух, что оба сели возле кладбища на утренний автобус, идущий в Емелинск; пытались выяснить даже, откуда такой слух пошел, да быстро утеряли интерес: была еще нужда искать следы нездешних, посторонних вообще людей!

А между тем, были личности, видевшие майора Здуна и дедушку Бесико садящимися на емелинский автобус, — никто иные, как старые наши знакомцы Мелита Набуркина и Валичка Постников. Покинув дом покойной бабы Ани, обитательница юридических кущ решила перед отъездом навестить ее могилу, — а заодно и могилу своей бабки, Александры Теплоуховой.

Кладоискателей и партнеров по жизни подвез тот же автобус — и они выскочили из него грудь в грудь с грузином и омоновцем.

— Ты куда, Валера? — спросила нотариус. — Отгостился, на службу пора?

— Как сказать… — хмуро усмехнулся майор. — Дед вот обещал самолет подарить, а там — видно будет…

— Полэтит, как арол! — заорал дед. — Горы — нэбо высоко, место много…

— А… зачем же? — растерялась Мелита.

— Надо. Бабушка велела. Прощай, сестра! — за странниками затворилась дверь, и автобус покатил по дороге.

На кладбище было тихо, теплый ветерок гулял между могилами. Ему, этому кладбищу, не было еще и тридцати лет — а уже поднялись кусты и деревья, посаженные родными, можно было найти тень и прохладу. «Найду ли я маму с бабушкой? — тревожилась Мелита. — Вон как все разрослось, столько могил!» И бабка Саня, и мамка Катя Набуркина лежали в разных местах: не нашлось места захоронить рядом. И все же она нашла их, одну за другою, и посмотрела на выцветшие, старые карточки. Отец помер раньше них, и покоился на другом, потеряевском кладбище. Мать после его смерти и отъезда дочери в большой город перебралась в Малое Вицыно, в избенку Александры Яковлевны, — и оставалась там до ее, а потом и до собственной кончины. Вот она, мамочка Катя: в тафтовом платьице с круглым открытым вырезом, по моде шестидесятых, с высокой прическою, по тамошним же годам, полный стиль; здравствуй и ты, бабка Саня: молодая, в тельняшке и матросской форменке, с медалью. Ну куда, зачем отпустила ты, балда, свою несмышленую дочку, когда стали горластые комсомольцы искушать и сманивать ребят бросить все и ехать неведомо куда, в тайгу, в степи, к черту на рога, за туманом, строить голубые города, гидростанции… И те ехали, пропадали, калечили жизни, обучались другим правилам и законам. И Катеринка так же прибежала однажды радостная из райкома, с комсомольской путевкой: и я, мо, теперь испытаю трудное счастье дальних дорог! Хочу, мо, дышать свежим ветром, петь песни молодости, а не гнить в пыльном захолустье, бегать на работу да плодить сопливиков! Что, право, за мещанство и обывательщина. Какими веселыми, задорными были песни тех лет!