Грэм Грин - Монсеньор Кихот

– Мне казалось, вы только этим и занимались, пока мы ехали.

– О да, я молился… но молился за беднягу. А сейчас мне хотелось бы возблагодарить господа за наше спасение.

Камень обжег отца Кихота холодом сквозь пурпурные носки. Он пожалел, что в Саламанке не подыскал еще одни, шерстяные. Под высоченными сводами собора, в свете, лившемся сквозь сто двадцать окон, словно взор божий, он почувствовал себя карликом. У него возникло ощущение, точно он – малюсенькая мошка, помещенная под микроскоп. Он поспешно нырнул в боковой придел и опустился там на колени. Какую прочесть молитву – он не знал. Подумал: «Благодарю тебя», но слова показались ему пустым, как эхо, звуком – он не чувствовал благодарности за свое избавление; возможно, он в какой-то мере почувствовал бы благодарность, если бы в него попала пуля: это означало бы – конец. Его тело отвезли бы тогда в Эль-Тобосо, и он снова очутился бы дома, а не продолжал бы это нелепое паломничество – к какой цели? Или куда?

Пытаться молиться, когда ты не в силах выжать из себя ни слова, показалось ему лишней тратой времени, и он оставил свои попытки, постарался вообще ни о чем не думать, ни на что не обращать внимания, погрузиться в полнейшую тишину, и через какое-то время действительно почувствовал, что стоит на пороге Ничего, от которого его отделяет всего один шаг. Потом большому пальцу на ноге стало особенно холодно от каменных плит собора, и он подумал: «У меня продырявился носок». Право же эти носки – и почему только он не настоял на шерстяных? – хоть он и приобрел их в роскошном магазине, которому покровительствует «Опус деи», не стоят того, что он заплатил.

Отец Кихот перекрестился и вернулся к Санчо.

– Хорошо вы помолились? – спросил его мэр.

– Я совсем не молился.

Они оставили «Росинанта» на стоянке и наугад побрели по улицам. Около самого Бурго-Нуево они обнаружили обувной магазин. Раскаленные плиты тротуара жгли ноги отцу Кихоту – дырка на левом носке, из которой торчал большой палец, значительно увеличилась. Это был совсем маленький магазинчик, и хозяин с удивлением уставился на ноги отца Кихота.

– Мне нужны черные ботинки тридцать девятого размера, – сказал отец Кихот.

– Сейчас, сейчас, присядьте, пожалуйста. – Хозяин достал пару ботинок и опустился перед отцом Кихотом на колени.

А отец Кихот подумал: «Я точно статуя святого Петра в Риме. Он, что, сейчас поцелует мой большой палец?» Он рассмеялся.

– Что тут смешного? – спросил мэр.

– О, ничего, ничего. Просто подумалось.

– Кожа у этих туфель очень мягкая и тонкая, ваше преосвященство.

– Я не епископ, – сказал отец Кихот, – только монсеньор, да простит меня бог.

Владелец магазина надел ему ботинок на ногу с целым носком.

– Если монсеньор соблаговолит сделать несколько шагов…

– Я уже достаточно нашагался по Леону. Тротуары у вас такие жесткие.

– Еще бы они не показались вам жесткими, монсеньор, – без ботинок-то.

– Эти ваши ботинки очень удобные. Я их беру.

– Хотите, чтобы я их завернул, или вы в них пойдете, монсеньор?

– Конечно, в них пойду. Вы что, думаете, _мне хочется_ ходить босиком?

– Я подумал, может… Ну, я подумал, может, вы наложили на себя епитимью…

– Нет, нет, боюсь, я далеко не такой святой человек.

Отец Кихот снова сел и подставил хозяину ногу с торчавшим из носка пальцем, и тот осторожно, даже с известной почтительностью, упаковал палец в носок, затем надел ботинок. Ему явно не приходилось до сих пор вступать в контакт с голым пальцем монсеньора.

– А другие ботинки? Монсеньеру не надо их завернуть?

– Какие другие ботинки?

– Те, которые монсеньор сбросил.

– Я их не бросал. Это они бросили меня, – сказал отец Кихот. – Я даже не знаю, где они. Наверное, сейчас уже далеко. В любом случае, ботинки были старые. Не такие хорошие, как эти.

Хозяин проводил отца Кихота и Санчо до порога. У дверей он попросил:

– Благословите, монсеньор!

Отец Кихот начертал в воздухе крест и что-то пробормотал. А на улице заметил:

– Слишком уж он был почтителен – не люблю я такое.

– Обстоятельства были не совсем обычные, так что, боюсь, он скорей всего запомнит нас.

По пути назад, к «Росинанту», им попалась почта. Отец Кихот вдруг остановился.

– Что-то я волнуюсь, – сказал он.

– Не без оснований. Если этого мерзавца, которого мы спасли, поймают и он заговорит…

– Я думал не о нем. Я думал о Тересе. У меня в голове словно набат гудит, возвещая беду. Мы ведь так давно уже отсутствуем.