Грэм Грин - Почетный консул

Пабло сказал:

– У нас ничего не выгорело. Выпустите консула.

– Если тот человек пройдет через комнату, я его застрелю, – заявил Акуино, – и всякого, кто станет ему помогать… даже тебя, Пабло.

– Тогда они убьют нас всех, – сказала Марта. – Если он умрет, мы все умрем.

– Это им, во всяком случае, надолго запомнится.

– Machismo! – сказал доктор Пларр. – Опять ваш проклятый дурацкий machismo. Леон, я должен что-то сделать для бедняги, который там лежит. Если я поговорю с Пересом…

– Что ты можешь ему предложить?

– Если он согласится продлить свой срок, вы согласитесь продлить ваш?

– Что это даст?

– Он все же британский консул. Британское правительство…

– Всего лишь почетный консул, Эдуардо. Ты сам не раз нам это объяснял.

– Но ты согласишься, если Перес…

– Да, соглашусь, но не думаю, чтобы Перес… Может, он не даст тебе даже рта раскрыть.

– Я думаю, даст. Мы с ним были приятелями.

На память доктору Пларру пришел речной плес, бескрайний лес до горизонта и Перес, решительно шагающий с одного мокрого бревна на другое навстречу группке людей, где его ждал убийца. Это мои люди, сказал тогда Перес.

– Для полицейского Перес не такой уж плохой человек.

– Я боюсь за тебя, Эдуардо.

– Доктор тоже страдает machismo, – сказал Акуино. – Давай… выходи и разговаривай… но захвати с собой револьвер.

– Я страдаю не machismo. Ты сказал правду, Леон. Я и в самом деле ревную. Ревную к Чарли Фортнуму.

– Если человек ревнует, – сказал Акуино, – он убивает соперника или тот убивает его. Ревность – штука простая.

– Моя ревность другого сорта.

– Какая еще может быть ревность? Ты спишь с чужой женой. А когда он делает то же самое со своей…

– Он ее любит… вот в чем беда.

– У вас осталось пять минут, – объявил громкоговоритель.

– Я ревную, потому что он ее любит. Такое глупое, избитое слово – любовь. Для меня оно никогда не имело смысла. Как и слово бог. Я знаю, как спят с женщиной, я не знаю, как любят. Жалкий пьянчужка Чарли Фортнум победил меня в этой игре.

– Любовницу так легко не уступают, – сказал Акуино. – Их не так-то просто приобрести.

– Клару? – Доктор Пларр засмеялся. – Я расплатился с ней солнечными очками. – Воспоминания продолжали преследовать его. Они были как надоедливые препятствия, как бутылки в игре, которые требовалось обойти с завязанными глазами по дороге к двери. Он пробормотал: – Она что-то у меня спросила перед тем, как я ушел из дома… А я не стал слушать…

– Постой, Эдуардо. Пересу нельзя доверять…

Когда доктор Пларр открыл дверь, его на миг ослепил солнечный свет, а потом мир снова приобрел резкие очертания. Перед ним шагов на двадцать тянулась жидкая грязь. Индеец Мигель валялся, как тюк выброшенного тряпья, насквозь промокшего от ночного дождя. Сразу за ним начинались деревья и густая тень.

Вокруг не было никаких признаков жизни. Полиция, как видно, выселила людей из соседних хижин. Шагах в тридцати среди деревьев что-то блеснуло. Возможно, это луч солнца отразился на лезвии штыка, но когда Пларр немного приблизился и вгляделся внимательнее, он увидел, что это просто кусок жестяного бака из-под горючего, который был вделан в стену хижины, спрятанной среди деревьев. Вдалеке залаяла собака.

Доктор Пларр продолжал медленно, нерешительно двигаться вперед. Никто не шевельнулся, никто не заговорил, не раздалось ни единого выстрела. Он поднял руки чуть выше пояса, как фокусник, который хочет показать, что в них ничего нет. И позвал:

– Перес! Полковник Перес!

Он чувствовал себя дурак дураком. В конце концов, опасности не было и в помине. Они преувеличили серьезность положения. Ему было гораздо страшнее в тот раз, когда он прыгал за Пересом с бревна на бревно.

Он не услышал выстрела – пуля ударила его сзади в правую ногу – и рухнул ничком, словно ему подставили подножку при игре в регби; голова его была всего в нескольких шагах от тени, которую отбрасывали деревья. Боли он не почувствовал, и, хотя ненадолго потерял сознание, ему было так спокойно, будто он заснул в жаркий день над книгой.

Когда он снова открыл глаза, тень от деревьев почти не сдвинулась. Его сморил сон. Захотелось заползти под деревья и снова заснуть. Утреннее солнце палило. Он смутно помнил, что с кем-то что-то должен обсудить, но это могло подождать, пока он поспит. Слава богу, подумал он, я один. Он слишком устал, чтобы заниматься любовью, да и погода для этого чересчур жаркая. А он забыл задернуть шторы.