Анна БАРИНОВА - УРАГАН

Скит невелик. Огорожен частоколом крепким и высоким – что для города. И стоит на крутом берегу Клязьмы. Вековая дубовая роща скрывает святой место от непочтения любопытных. За нею – поля, за ними – небольшое село. Иноки возделывают землю сами, редко прибегают к помощи крестьян. А этим летом и вообще на селе не показываются – отец Егорий не то чтобы запретил, а только как взглянет он стальными очами – вмиг затрепещешь, понимая, что неугодно. Иноков – дюжина. Все – немолодых лет, постриг приняли, устав от ратных дел в княжеских дружинах: нелегко на совести кровь носить – особенно междоусобную!… И хоть не ответчик народ за клятвопреступления княжьи, хотя и крепко на вид взялся за престол великокняжеский Изяслав Мстиславич, каждым сердцем трепещет Святая Русь, ожидая новых богопротивных усобиц…

Иноком жить легче: даже за самое малое усердие в молитве Господь покой душевный ниспосылает, тихую радость. Любят они друг друга, как братья, почитают и любят твердого сурового, как сталь, отца Егория. А еще пуще любят – юного Михаила. Словно солнцем озаряется мрачноватый скит от одной улыбки этого красавца-богатыря. Всегда приветлив, скромен, всегда готов к трудам, и к незлобивой шутке, и к молитвам… Даже отец Егорий смягчается взглядом на него!…

Михаил появился в обители недавно: прошлым летом усталый путник свалился у самых ворот, не имея сил даже постучать. Отец Егорий тотчас распорядился накормить юношу, свою келью уступил – для отдыха, всю ночь простоял на коленях, молясь о здравии измученного дорогой гостя. Наутро, восковой от бледности, но просветленный ночным бдением, вошел:

– Чей ты, отрок?

Юноша положил поклон, нескладно перекрестился:

– С Кузнецкой слободы болярина Кучка Степана Ивановича. Отца Василием кличут…

– Далеко… – проницательные глаза священника так и впились в светлое, обрамленное ореолом чистого золота кудрей, красивое лицо гостя. – И всё пешим?

Юноша потупился:

– Убег я…

Отец Егорий спокойно ждал продолжения.

– Мочи жить с ним нету!… Старшого брата извел медведями, за мной уж черед подходил…

– И у нас по лесам звери водятся, – уклончиво пробормотал игумен.

– Так не то беда! – воскликнул юноша. – Болярин их повеляет ловить, в клети запирает… А на праздники – даже святые! – молодцев избирает… и посреди боярского двора – борись до смерти! – ясного полуденного неба глаза юноши пылали негодованием.

– Брата медведь заборол?… – переспросил отец Егорий, и стальные глаза его сверкнули на миг воински. – Не уважает Господа боярин-та…

– Да он не токмо медведями людей живота лишает! – вспылил юный гость. – Жесток зело и подл, яко пес!

Священник погрозил на нечестивые слова:

– Ну-у, сыне, Господь и наказует его по грехам – не сомневайся!… Да что ж мне с тобою-то делать?…

Юноша опустился на колени:

– Приими в обитель, батюшко! Тоска смертная… Иноком стать хочу!…

Отец Егорий задумался глубоко.

– Некуда идти мне отсюдова… – взмолился гость.

– Как звать-то?

– Славич.

– Ладно, поживи у нас… – вздохнул наконец игумен. – Токмо пострига пока не проси – испытай себя, сынок!… Молодости в миру завсегда слаще…

– На земи русской – одно горе, беды, усобицы!… Чего не увидал я в миру?!

Отец Егорий строго покачал головой:

– Терпение, сынок. Торопливость-та больно бесы любят!…

Отцвела золотом и багрянцем осень. Белой птицей пронеслась вьюжная зима. А к весне по первой, слякотной еще, дороге пришла весть, что злонравный губитель народа боярин Кучка тою же осенью казнен князем Георгием, села же его обнесены тыном по велению князя, именуются теперь единым городом Кучковым – сиречь Москва. Но после той светлой вести юный гость обители не изменил своему желанию и через пару недель принял постриг, став иноком Михаилом…

Раннее утро середины июня 1998 года. Мерно покачивается на стыках рельсов электричка. За окнами – трогательно умытый утренней росой пейзаж с проносящимися перелесками, кривобокими домиками и рядом – шикарными виллами “новых русских”, с отблесками чистого стекла речушек. Пассажиров немного – на удивление для раннего субботнего утра: ведь самое дачное время!… В уголку на жесткой деревянной скамье молодая пара в потрепанной спортивной одежде, из двух рюкзаков, стоящих у ног, торчат рыболовные снасти. Парень невысок, но крепок – та самая косая сажень в плечах! – некрасивое, но очень живое, с удивительно глубокими глазами какой-то волчьей формы и цвета неба в тучах, лицо его блаженно полуобернуто к приоткрытому окну. Косые рыжие лучи запутались золотыми нитями в неровной челке. Сидящая рядом девушка легко примостилась щекой на его широком плече, точно бабочка на вековом стволе дуба. Она дремлет. Ветерок отдувает орехового оттенка кудрявящиеся пряди от милого, почти идеального в своих чертах лица. Ее спутник изо всех сил старается не пошевельнуться, почти не дышит, боясь спугнуть случайно и впервые возникшее меж ними это ощущение доверия, покоя и светлой нежности.