Анна БАРИНОВА: УРАГАН

Путешественники завороженно застыли на месте.

– Боже мой… – наконец сумела вымолвить девушка, – мы – в сказке!…

Она и представить не могла, насколько права: ведь там, где они вышли на обрывистый берег Клязьмы, в середине XII века стоял небольшой скит, за ним, за дубовою рощей, в поле располагалось село, вокруг – непролазные дебри…

Истово – от души, а не по писаному – осенил себя крестом молодой инок, стал на колени. Отец Егорий едва слышно хрипловато бормотал молитву.

– Разреши, батюшко, грехов мя, недостойного, тягости…

– Покайся, сыне…

– Согрешаю, батюшко, порою и гордынею, и гневлюся…

– Почто гордишься?

– Давеча прочая братия приустала, как запруду строительствовали… Я един устали не чуял – не сморило Божье солнышко: так-то возрадовался духом, что один и бревна, и каменья ворочаю!…

Отец Егорий сдержал улыбку:

– Не страшен грех, коли Господь силу ниспосылает. Бодрых телом и дух радуется!… Токмо в минуты сии не свои успехи поминай – о людях, о братии скорби, дабы Господь и их осенил юною мощью!

– Отрекаюсь от греха сего!… А прогневляет мя, что Господь попущает солнцу вельми палити, нивы губити и чад своих… – даже в минуту святой исповеди голос Михаила дрогнул негодованием. – Разве не видать Ему, Всевидящему, како мучится народ?!

– Наше честное дело – молить Господа Бога нашего, а не осуждать, – поник головою игумен. – И мне, сыне, больно глядеть на се… Да видно, за великие грехи – засуха нам! Видно, прогневили… Но – велик и милосерд Отец наш! И – смилуется, верую, и не даст погибнуть беззащитным…

Вздохнул Михаил:

– Просветил, прости, прости, отче!… Отрекаюсь сего великого греха, батюшко!

Отец Егорий широко осенил его крестом. Замолчали. Мышью скреблось в теплой и ладаном пропахшей келье время.

Наконец отец Егорий спросил:

– Не согрешил ли ты недостойным оком, сын мой? – заставил инока поднять голову, уперся непримиримыми стальными очами.

Полуденная синева русского неба в глазах кающегося осталась ясной, только – словно вздрагивала:

– Господь повелел нам любить…

Широкая натруженная ладонь игумена невольно сжала крест:

– Святою жертвенною любовью любить ближнего своего…

Михаил молчал.

Отец Егорий и до принятия пострига легко разбирался в потемках человеческих душ, желаний и опасений. И много повидал за свою жизнь. Теперь же порою мог читать в глазах человека, как в любимых пергаментах Евангелие или молитвы. Он никогда не забывал благодарить Творца за этот чудный дар. Но не нужно больших знаний и книг и особенного дара человеку, прошедшему лучшую половину жизни, когда перед ним стоит юноша: как зеркало, отражает чистая юная душа малейшее волнение, порыв, впечатленье!…

– Честной инок должен сражаться с бесами… оборони от сего воинства!… – привычно перекрестился отец Егорий, тяжело вздохнул. – Хитры зело бесы – и под благостью, под самым Алтарем скрываются – до времени. Берегись, не спутай грех с подвигом! Берегись, Михаил!… – каждым словом будто пригвождал бедного инока, все мучительней впиваясь в побледневшие черты отрешенно провидящими очами.

Отпустив грехи, впервые наложил на Михаила покаянный срок – епитимью: тяжелый пост и молитвенный подвиг.

– Для блага твоего, сыне, – значительно промолвил, отпуская инока.

Потрясенный, уничтоженный вышел от него Михаил. Что-то непонятное, совсем новое шевелилось в груди. Молитва как-то проглатывалась, и хотелось плакать. Плетьми повисли прежде умелые сильные руки. Братия диву давалась: у Михаила, первого работника на скит, все валится из рук!… Уж не болен ли? Аль на запруде надорвался?…

Михаил с виду усердно исполнял наложенную епитимью, только – уста и очи молили, каялись, а сердце его молчало. Отец Егорий, один из всех, видел и мрачнел день ото дня более, изводя себя одинокими ночными бдениями. Чудесные стальные глаза его стали еще тверже, но страдальчески запали на похудевшем лице. Внимательный наблюдатель наверняка не решил бы – кто из двоих страдает глубже.

А бедный Михаил скоро и на огороженный двор обители перестал выходить. Все чудилось ему, будто знойный ветер целует в уста, ласковой рукою перебирает золотые кудри… И жара не спадала…

А тут еще во время ночной службы в неверном свете лампады привиделось, будто на его любимой иконе – на лике Пречистой Девы Богоматери ласково светятся знакомые очи цвета потемневшего янтаря… Да и черты до боли милые, знакомые – не Богородицы, а юной поселянки!…