Сергей КРАСИЛЬНИКОВ: Critical Strike

Зрение ко мне так и не вернулось до конца. Оно стало даже хуже, чем до ритуала, пришлось покупать более мощные очки. Но это было все же лучше, чем полностью ослепнуть, а я не видел абсолютно ничего первые два дня и уже начинал бояться, что это останется навсегда. Утешал себя тем, что по крайней мере ко мне вернулся цвет волос.

Северного сияния над Латвией мы не допустили, но какое-то влияние наш несостоявшийся ритуал тем не менее возымел: магистр Годманис покинул пост. Я прочитал об этом в газетах. Мне было одновременно и грустно, и хорошо.

– Я знаю, как остановить кризис, но мне не дали этого сделать, – сказал магистр перед уходом.

И это было, конечно, печально, но я надеялся, я верил, я знал: на его место придет новый магистр, и он уж что-нибудь точно придумает, он-то уж как-нибудь разберется, а я помогу, как смогу, если смогу.

И даже не я, а мы.

– Мы! – говорил я.

Мы собирали новый круг.

– Мог бы и раньше спросить, – пожала плечами Марго. – Я же тебе говорила, я нормально только с шаманами могу общаться. Я знаю всех шаманов в радиусе пятисот километров, если не лично, то хотя бы косвенно.

– А координаты?

– Имеются.

Мы собирали новый круг. Вначале нас было двое, потом трое, пятеро, шестеро. Многие отказывались, однако я ездил по Латвии, навещал уставших от жизни, ушедших в себя, уединившихся шаманов и рассказывал им о ритуале. Некоторые соглашались. Иногда не сразу, но соглашались.

– Еще один. Теперь нас восемь, – сказала Марго, повесив трубку. – Не знаю, что ты там уж ему рассказал, но он с нами.

– Говорил одну правду, – улыбнулся я. На моей ладони копошился маленький беспомощный мохнатый комочек, тыкался носом в палец и неловкими движениями слизывал с него капельку молока.

Я гоняюсь за призраком. Нет никакого Песьего Беса, никакой страшной болезни, никакого врага. Как говорила Нина, нет вообще никакого добра и зла, нет ни света, ни тьмы. Есть только один выключатель с двумя позициями, и нажимаем на него не мы. Если в хороший год растет много пищи, то плодятся травоядные, появляется больше добычи для хищников, и хищников тоже становится больше. В неурожайные годы травоядные вымирают и уменьшается число хищных: таковы природные циклы. Цепочки из рождения, учения и разрушения, непрерывно следующие одна за другой, сложные сети цепочек, накладывающихся, наслаивающихся друг на друга, вплетающихся одна в другую. За каждым разрушением следует новое рождение, за каждым рождением – новая жизнь.

Мы живем в трудное время, во времена разрушения. Они рано или поздно неизбежно наступают, но стоит сжать зубы, стерпеть, и потом будет лучше. Просто перенести разрушение, чтобы потом заново родиться и заново жить. Просто быть сильным в тяжелые моменты, сильным ради будущего, потому что оно неизбежно настанет – так уж мудро устроена природа.

Наконец я могу спокойно смотреть этому в глаза.

Я закрыл дневник и опустил его в костер. Последняя запись была дочитана, и он мне больше был не нужен. Я сжег его там же, где исчез сумасшедший Джимми, на вершине Дзегужки. Вместе с дневником шипел, чернел и обугливался Жезл Северного Сияния, из расплавленного аккумулятора вытекала едкая жидкость. Порванный бубен морского змея сгорел почти моментально, от него осталась только зола.

Я поднялся и посмотрел на Ригу. Где-то далеко восходило солнце, проезжали первые утренние машины, и что-то свежее, что-то нежное и тонкое дышало с небес.

Без всяких сомнений, это был радужный даль.

[1] О н з а (иначе онца), или Ацтекская кошка Куитламизтли (Acinonyx trumani или подвид Felis concolor) – малоизученное животное, чье существование в настоящее время окончательно не доказано. Считается, что этот вид обитает в северо-западной части Мексики. Внешне онза напоминает пуму, однако отличается от нее длинными ногами, похожими на волчьи, вытянутым телом и длинными ушами.