Фридрих Горенштейн - Ступени

Папа Исай съел гречневую кашу и теперь доедал разогретые капустные котлеты, политые кислым молоком… Оконные стекла подрагивали от порывов ветра, шел уже сильный дождь. Вспышка молнии на мгновение осветила темноту за окном, блеснули мокрые стены, мокрые, растрепанные ветром ветви деревьев, и, прежде чем молния погасла, Юрий Дмитриевич увидал прижатое к стеклу чье-то мокрое лицо.

— Слепорожденный, — прошептал он, поежившись от внезапного озноба, — в окно заглядывает…

Папа Исай тоже испуганно попятился к ширме, крестясь, а Зина побледнела, затем кинулась и опустила штору.

— Он часто так, — сказала шепотом Зина, — стоит и смотрит, вернее, слушает…

В дверь застучали.

— Зина, — крикнул слепорожденный, — открывай, я говорить с тобой хочу.

— Аким Борисыч, — сказала Зина, — поздно уже, я уже сплю.

— Врешь, — крикнул Аким Борисыч, — у тебя свет горит, ты любовника принимаешь. — Он вновь сильно ударил в дверь.

— Не открывай, — крикнул папа Исай, — пьяный он… Фу, дьявол…

— Открой, — сказал Юрий Дмитриевич, испуг прошел, он был вновь спокоен, и лицо у него было решительное.

Юрий Дмитриевич подошел к двери и откинул крючок. Слепорожденный ворвался в комнату. Он был страшен… Вода текла с него ручьями. Китель, брюки, волосы, даже черные очки были испачканы глиной, ботинки разбухли. В левой руке у него был помятый, истерзанный букет цветов. Дышал он тяжело, со всхлипом, и из теплого гнилого зева его прямо в лицо Юрию Дмитриевичу бил острый спиртной запах.

— Доктор, — сказал слепорожденный, — я узнал тебя, доктор… И этот проклятый церковник тоже здесь…

Папа Исай присел за ширмой, Зина забилась в дальний угол, один Юрий Дмитриевич стоял неподвижно, лишь когда он поправил очки, видно было, что рука его слегка дрожит.

— Как вы узнали, что свет горит, слепорожденный? — спросил Юрий Дмитриевич.

— Стекла теплые, — ответил слепорожденный, сбитый с толку спокойным вопросом Юрия Дмитриевича.

— Аким Борисыч, — крикнула Зина из своего угла, — вы не ходите ко мне… Я другого люблю… А вас я боюсь… Я в милицию пожалуюсь…

— В какую милицию, — сказал Аким Борисыч, — церковница… Ты советское учреждение позоришь, ты коллектив наш позоришь…

— Лазутчик, — крикнул Юрий Дмитриевич, — приспособился к нашим словам, к нашим лозунгам… Пойдем туда, где нет лозунгов, только дождь, только природа…

— Не ходи, — крикнула Зина, — он пьян… Это страшный человек… Он покалечит, он изувечит тебя…

— Это не человек, — сказал Юрий Дмитриевич, — это другое мыслящее существо… Если они захватят землю, то не станут уважать наши идеалы… Идеалы зрячих… они нам будут попросту выкалывать глаза… Человек должен бороться за свои глаза…

Юрий Дмитриевич обнял Зину и пошел к двери. Аким Борисыч постоял несколько мгновений, очевидно, озадаченный, затем метнул мокрый букет к ногам Зины и вышел следом. Дождь хлестал с такой силой, что Юрий Дмитриевич почувствовал себя словно погрузившимся в воду, он мгновенно промок насквозь, в сандалетах чавкало. Слепорожденный молча шел впереди, ни разу не споткнувшись, в то время как Юрий Дмитриевич скользил по мокрой глине, попадал в лужи, ударялся о камни и даже упал, больно содрав колени.

В монастырской стене была ажурная дверка, они вошли в нее и пошли среди деревьев, росших между внешней и внутренней стеной. Они пошли по этому коридору шириной метра в три. Потом слепорожденный нырнул в какое-то отверстие. Юрий Дмитриевич полез следом, ощупывая сырые стены, но вскоре остановился.

— Здесь темно, — сказал он, — ты ползешь по ступеням вниз, а я вверх… Вот и встреча… Но ты выбрал это место хитро… Ты хочешь лишить меня моего преимущества, сохранив свое…

— Не ходи к Зине, — сказал из темноты слепорожденный, — ты себе много найдешь, а я без нее жить не могу…

— Я тоже, — сказал Юрий Дмитриевич, — но я удивлен… Разве ты можешь тосковать и страдать по женщине… Впрочем, тоскуешь ты не по ней, а по своим прикосновениям к ней…

Слепорожденный был уже совсем близко, подошел он бесшумно, и Юрий Дмитриевич ощутил его лишь по спиртному запаху. Юрий Дмитриевич успел шагнуть назад, пальцы слепорожденного едва не сбили очки. Юрий Дмитриевич медленно отступал к свету, а слепорожденный упорно нащупывал его глаза, очевидно, глаза были самым ненавистным для слепорожденного в Юрии Дмитриевиче. Проход стал шире, в нем уже мелькал отблеск уличного фонаря, и в свете этого фонаря Юрий Дмитриевич увидел лицо слепорожденного, которое показалось Юрию Дмитриевичу похожим на физиономию из кошмара, словно с него снята была маска, придававшая ему хоть внешнее подобие человека. Потом Юрий Дмитриевич понял: исчезли темные очки, и видны были розовые мягкие глазницы, особенно страшные тем, что выглядели они не как увечье, а наоборот, внешний вид их достиг такого совершенства, что на мгновение Юрий Дмитриевич ощутил свои глаза как увечье. Это было так омерзительно, что Юрий Дмитриевич вскрикнул и побежал. Слепорожденный бежал следом, дыхание его было уже рядом, но, когда они выбежали из подземелья на дождь, слепорожденный начал отставать, затем раздался его крик, и топот оборвался. Юрий Дмитриевич оглянулся. Слепорожденного не было, он исчез, словно разом испарился. Молния ударила прямо в купол разрушенной церкви, осветила ящики горторга, гнущиеся от ветра и дождя деревья, а гром потряс Юрия Дмитриевича, отдался в груди и висках… Юрий Дмитриевич услыхал какие-то идущие из-под земли звуки, подошел и увидел слепорожденного, барахтающегося в наполненной водой яме, очевидно, выкопанной строителями. Слепорожденный тщетно пытался выбраться, скользил по размокшему глинистому брустверу.