Фридрих Горенштейн - Ступени

— Иди ко мне, — сказала Зина и протянула навстречу ему руки.

— Странно как, — сказал Юрий Дмитриевич, — этот чердак, эти трубы, этот кот… Я ведь болен, знаешь… Я пережил страшную ночь… Мне казалось, что мучаются самолеты…

— Иди ко мне, — повторила Зина.

Лицо Зины порозовело, это было лицо любящей счастливой женщины.

— Да, — сказал Юрий Дмитриевич. — К тебе и только к тебе… Ибо ты сейчас так чужда непристойности… Ты на этой ветоши…

Юрий Дмитриевич лег на ветошь рядом с Зиной и, обняв ее, приблизив губы к ее губам, принялся вдыхать ее дыхание, наслаждаясь ароматом и чистотой выдыхаемого ею воздуха. Они пролежали так до вечера. Солнечный луч из слухового окна добрался к противоположному углу чердака, затем вовсе погас, и по крыше защелкало.

— Это дождь, — сказала Зина. — Ты спал, а я смотрела на тебя… Во сне у тебя лицо изменилось… Как у младенца у тебя лицо.

Юрий Дмитриевич встал, потянулся, ударился головой о стропила.

— Полезли вниз, — сказал он.

Пожарная лестница была скользкой от дождя, они осторожно принялись спускаться, каждую секунду ожидая крика. К счастью, вокруг было тихо, в грязный закоулок между домами, очевидно, редко кто заглядывал, особенно в дождь. Они пошли по блестящему асфальту, не прячась, теплый дождь освежил их и смыл с их одежды чердачную пыль. В открытых окнах орали радиолы. Мимо, хохоча, пробежала стайка девочек-подростков, шлепая босиком по лужам и держа в руках свои модные туфельки…

— По древнеиндийской медицине в человеческом теле сочетаются три начала — воздушное, слизь и желчь, — сказал Юрий Дмитриевич. — Ныне утверждают, что практика индийской медицины давала хорошие результаты, а теория построена на фантастических предположениях… Но ведь это прекрасно… И это правдиво… Воздушное — это любовь, слизь — это прозябание, желчь — плотское наслаждение… Как просто, как умно…

Потоки воды текли вниз по горбатым улицам, образуя завихрения на булыжных мостовых, журча в желобах… Вдали слабо вспыхивали бесшумные молнии. Возле монастыря, куда Юрий Дмитриевич и Зина приехали на автобусе, дождь еще только начался. Туча шла от центра города, но над речкой и заречными полями небо еще было звездным. Подгоняемые сильным ветром, Юрий Дмитриевич и Зина протиснулись в тугую калитку и торопливо прошли монастырский двор, прислушиваясь к тревожно гудящим листвой дубам. В комнате у Зины горел свет.

— Это папа Исай, — обрадованно сказала Зина. — Вернулся. Как хорошо…

Папа Исай сидел за столом и ел хлеб с солью и горчицей. Он был босой, в расстегнутой рубахе, и портрет Толстого висел прямо на голой груди.

— Папа Исай, — сказала Зина, целуя его. — Я вас сейчас покормлю…

— Я по церквам ходил, — сердито сказал папа Исай, — двести лет по всей Руси под видом ремонта церквей шло разрушение древнецерковного стиля. Вместо семиярусных иконостасов стали устраивать низкие ширмы на западный манер… И образа не русской, а французской школы…

— Вам с моим товарищем поговорить надо, — сказал Юрий Дмитриевич. — Он тоже славянофил.

— А духовенство, — выкрикнул папа Исай, не обращая внимания на замечание Юрия Дмитриевича, — выдыхается духовенство неудержимо, как жидкость в открытом сосуде… Если священнику вверены души, то тем более могут быть вверены и церковные средства… Вот как они говорят… Запросы и нужды, с которыми стоит перед нами православная церковь, как перед своими духовными детьми, они по-своему истолковывают…

Зина поставила перед ним тарелку гречневой каши, разогретой на керогазе, бросила кусок масла, и папа Исай начал жадно есть, сердито посапывая.

— Давайте вернемся к нашему диспуту о христианских догматах, — сказал Юрий Дмитриевич, усаживаясь на диван, но тотчас же вскочив. — Тут проблема ежедневного добра либо добра-идеала… Давайте обратимся к личности Иисуса, то есть к истории его болезни… По моей гипотезе, анализируя его поступки, можно заключить, что он страдал желчнокаменной болезнью… Желчнокаменные больные обычно раздражительны и недобры… Особенно в сочетании с воздействием семенной жидкости… Однако, с другой стороны, утверждения последователей Иисуса о кротости его и доброте… Тут противоречие… Вернее, скорей путаница… Если проанализировать внимательно даже Евангелие, то можно обнаружить, что многие каждодневные поступки Иисуса не так уж добры… Впрочем, достаточно одного, главного, то есть распятия… В нем все. Об этом, кажется, какой-то крамольный богослов писал… Впрочем, не помню… Разве не блекнет жестокость палача перед жестокостью самого Иисуса, всемогущего Бога, который совершил распятие свое на глазах своей земной страдающей матери… Тут легенда, но в ней отголоски подлинного… Распятие было совершено во имя спасения людей, во имя добра, но как поступок именно того дня, когда оно совершилось, распятие был поступок Иисуса, жестокий и недобрый… И вот тут-то нам на помощь палеопатология приходит… Тут медицина помогает истории и философии… Желчные больные редко бывают добры, но ощущение добра как чего-то недоступного, но манящего и прекрасного, стремление к добру у них бывает развито необычайно… Пусть подспудно, подчас несознательно… Добро как идеал они чувствуют часто гораздо сильней, чем так называемые добрые люди, которым добро каждый день доступно и в быту утонуло… Я о чем хочу… — Юрий Дмитриевич замолк на несколько секунд, как бы смешавшись. — Ах, вот о чем… Конечно, в Евангелии много историй, и тут по-разному можно… Но всё ж главное-то распятие… По нему и судить надо об основном постулате христианства… О непротивлении злу… Впрочем, я уже говорил об этом… Просто физиология подтверждает и уточняет философию… Непротивление злу как идеал прекрасно… Как каждодневное правило — нелепо…