Автор неизвестен - Журнал День и ночь

Всех нас что-то ведёт — дар ли, судьба или случай. Но он шёл — прямо туда. Прошёл свой долгий путь, хотя, я думаю, что в той России, где он жил, жить нужно мало. Долго — невыносимо.

Случайно, в «Литгазете», кажется, читанная фраза: «Вероятность смерти для хорошего человека выше её вероятности для плохого». Астафьев прожил столько, сколько отпустил ему Бог. Разве вообще можно было существовать — с таким чутким, помнящим сердцем?..

Это в Финляндии мною было писано, прошлым летом, где всё меня поразило, — уют, тишина, чистота, любовь к природе... я ведь ленинградец, природа вроде бы близкая. А тут — каждый день как на войну!

Одинокий скиталец, лесной бродяга с детства.

Комментарий к роману «Прокляты и убиты»

Астафьев — один из самых свободных людей на земле. Но — и самых одиноких. Меня резануло, что к Рихтеру на сорок дней в Зал Чайковского никто из правителей не пришёл. А на этот раз из Москвы ни единая душа из писателей на похороны не приехала. Ну, Бог им судья. Тут, наверное, и зависть среди вашего брата, как и среди нашего. Простить же друг другу ничего не могут!.. А вообще одиночество творчества — хорошее состояние на старости лет. Может, и не только на старости... Но главное, я знал: он — живой, он есть, он пишет, он работает. Мне уже и жить легче. А зачем — просто так-то? У нас теперь все поголовно целуются, особенно почему-то мужики. А потом друг на дружку пишут. Но при этом — целуются. Это жизнь человеческая, как говорится. Не судите да не судимы будете. Имеется в виду, однако, что не другой человек тебя судить не станет, а там, где со всех нас спросится.

У добродетели много проповедников и мало мучеников

Виктор Петрович Астафьев был мученик добродетели. Может, конечно, кое-кто ещё остался — мы их узнаём, когда их уже уносит. Не хочу сказать — уносят на кладбище... Они улетают от нас туда, в Небеса. В «Моцарте и Сальери» не написано, что Моцарт умирает, а сказано в ремарке: Уходит. И такие люди, как Астафьев, просто уходят.

О нём говорить — ещё право надо иметь. Я не интервью даю. Просто вспоминаю. Когда умер Андрей Дмитриевич Сахаров, кто-то написал: «Умер великий юродивый России». Может, Астафьев тоже — словно великий юродивый, от рождения болеющий, болящий. И это ему памятник нужно поставить в Москве ли, в Красноярске ли, на Малаховом ли Кургане. А почему — юродивый? Так он ведь не публицистикой занимался, а Литературой, Словом. Через какой-то странный, загадочный Образ подводил нас к столбам своих выстраданных идей. Пролётный гусь. Морошка. Царь рыба. Это же образ целой страны, которую загоняют в сети. Загнали. Ой! ..

Красоту порождает страдание.

Может, и я думал песней, звучал на ветру вместе со всеми будущими братьями, ещё не ощущая их, несясь вместе с ними каплей дождя, белой снежинкой, диким семечком, проблеском света над землёй?

Почему талантливых композиторов много, а великие только те, кто прожили трагическую судьбу— Моцарт, Мусоргский?.. Астафьев самозабвенно любил музыку! У него есть новелла «Аве Мария» о Шуберте — замечательная. Так почувствовать музыкальную материю, «раскалённую до последнего градуса» страданием. Страданием не человеческим, а уже небесным. Или, ещё совсем молодым парнишкой, во время войны работающим на станции Базаиха составителем поездов, увидеть на сцене оперного театра облака, услышать мрачные звуки всемирной трагедии жизни и смерти — в «Бале-маскараде» Верди! И «Реквием» потом ощутить — как «состав своей крови».

Он ведь никогда нигде этому специально не учился, но никакой профессионал-музыковед так не напишет. Однажды сказал мне: «Женя, выше Музыки ничего нет». Как?! Казалось бы, писатель должен отстаивать свой профессиональный интерес, а он. В Музыке для него заключалась любовь человеческая. И потому он в своей прозе — великий Музыкант-Художник. Многие нынешние теперь просто «текст» лепят. А он из тех, кто не сочиняет, — записывает, что им шепчут откуда-то оттуда, сверху. Провидение ли, Бог ли, птицы, небо.

Я вообще думаю, что он многие свои вещи писал, просто слушая музыку.

Одно ощущение, что рядом с тобой жив такой человек, уже счастье. Но и теперь, после его смерти, его книги для меня — это целый мир, равновеликий Музыке.

Я к нему как к Великому Старцу на поклонение ехал. Свято-молитвенное отношение у меня было и есть, ни больше — ни меньше.