Сергей Жигалов - Бродячие собаки

— Кто эт тебе такую плетуху наплел? — сказал егерь.

— Сам я из-за плотины все видел. Он ведь с трех шагов в упор стрелял.

— Пить меньше надо. Померещилось тебе.

— А я чо. Понял, командир, молчу, — затоптался, задвигал крылом Горбун. Будто собрался взлететь в небушко от этой серой стали егерских зрачков.

«Пуля его, волчару не берет. В упор же, и хоть бы хны. Может, у него под штормовкой броник был? — глядя вслед запылившему УАЗику не то со злобой, не то с восхищением думал Подкрылок. — Куда же Найда-то подевалась?»

Сталь егерских зрачков как осколок сидела в переносице. Заставляла ворочаться на разостланной в тенечке под ветлой фуфайке под сопение и мерное жамканье стада. Коровы лежали на берегу. Другие, спасаясь от зноя, по шею стояли в воде. Раздували с шумом ноздри. Только тут со стадом да еще в убойном цехе ощущал Подкрылок свое торжество. Возвысясь в седле над морем рогатых голов, он чувствовал себя фельдмаршалом, повелителем этих брюхатых тварей. Гнал, куда хотел, порол кнутом, травил собаками. Когда было хорошее настроение, в добром расположении духа позволял им разбредаться по луговине. На водопой гнал не к пруду, а на речной плес. Если же Подкрылок ругался с женой, молоко у коров начинало горчить. В такие дни он нарочно держал стадо на полыни. «В рот взять нельзя», — ругались хозяйки. Молоко отдавало полынной горечью.

Подкрылок забывал обо всем на свете, когда седой от пыли бык Саян всплывал над стадом и вонзал в качающуюся под его многопудовой тяжестью первотелку длинное алое жало. От этого зрелища внизу живота у Подкрылка делалось горячо. Вспоминалась одна и та же картина из юности. Жаркое нутро бани с солнечным пятном на стенке. На мокром полу, отпятив голый зад, стоит на четвереньках его Тамарка. Она поворачивает к нему мокрое в капельках бисеринках пота лицо, шепчет: Ну чо ты там… Давай.

И всякий раз, когда Саян всплывал на дыбы, Подкрылка пронизывал шепот жены:

— Ну чо ты там… Давай, а то жарко!

Крылан, — звали его и так, — чувствовал нечто похожее в минуту, когда пряча нож за спину, подходил к корове. Чесал вытянутую навстречу шею. Он не испытывал жалости к этой лупастой бестолковой скотине. Помнил, что она тоже качалась под Саяном, пускала слюни. И когда с перерезанным горлом, опрокидывалась набок, толкала воздух копытами, у него пересыхало во рту. Подкрылок доставал из кармана эмалированную кружку, подставлял под волну крови, толчками выкатывавшуюся из распахнутого горла, и пил. На керзовой морде тогда стыла багровая улыбка, капельками стекала по подбородку, пятнала халат. Он пьянел и улыбался. Он был богом. Он был смертью. В такие минуты зависть утекала из его изъязвленной души, как коровья кровь в щели между опушенных инеем досок.

Крылан сатанел от неповиновения подвластных ему скотов. Найдино бегство уязвило его в самую душу. Загнав пораньше стадо в стойло, он верхом на лошади рыскал вдоль лесопосадок. Объезжал ручьи, родники. Приглядывался, нет ли в прибрежной грязи ее следов. За неделю он измотал лошадь. На керзовой морде запали глаза, проступили скулы. И он-таки выследил ее у водопоя. Догнал, затолкал щенка в сумку. Найда стала пасти стадо.

Раз в неделю он гонял в обед стадо к речному плесу предаваться там тайному зрелищу, вызывавшему в нем дитячий восторг. На следующее же утро после поимки Найды Подкрылок погнал коров на дальний плес. Он заранее предвкушал, как это все будет. Вот сытая пятнистая корова вырвалась вперед и, вскидывая круторогую башку, рысью устремилась к плесу. За ней потрусило стадо. Подкрылок тоже пустил лошадь рысью. Бился об коленку, попискивал в мешке щенок. С берега было видно, как Круторогая, раскачивая ведерным выменем с распертыми в стороны сосцами, смаху влетела в воду. За ней полезло стадо. Пыль, плеск, муть. Найда с кручи минуту глядела на стадо. Отбежала выше по течению. Зашлепала по воде язычком. Пастух тоже спустился к воде. Лошадь в удилах брезгливо цедила взбаламученную воду, фыркала. Подкрылок присел на корточки у самой воды. Он не спускал глаз с Круторогой. Они трое, Подкрылок, Круторогая да еще тот, стоявший в темени глубокого омута, знали, что произойдет.

Коровы, напившись, выходили на берег, звучно шлепали лепехами, ложились. Круторогая оставалась стоять в воде. Бурунчики закручивались у нее под пахом. От долгого сидения на корточках ноги у Подкрылка немели, но он не шевелился. Вдруг из воды рядом с Круторогой поднялся темный гребень, а потом у вымени выставилась плоская черная морда, похожая на обрубок колеса от «Жигулей». Крылан в немом восторге ткнул пальцем. Найда привстала, вытянула морду. Колесо раззявило широченную пасть и осторожно сомкнуло на коровьем вымени. Круторогая, подчиняясь, попятилась глубже в воду.