Антон Уткин - Крепость сомнения

– А вот я тебе что покажу, – пробормотал Галкин, вскочил на стул и полез на полку, задел свернутые трубками карты, грудой лежавшие на ней, и оттуда низвергнулся целый ливень картонок, тускло звякнула продавленная медь туркменского кувшина, босфорские монеты сплясали у ног Тимофея дружным коллективом, а прямо ему на колени упал какой-то невесомый глиняный лепесток – обломок чернофигурного сосуда, на котором можно было различить женскую головку в греческий профиль, а под ней сохранилось начертание первой буквы слова, давно рассыпавшегося в прах.

Галкин слез со стула и увидел, что рядом с бутылкой явилась черная лендриновая тетрадка.

– А это что? – поинтересовался Галкин, взяв ее в руки и перелистнув несколько страниц.

– Не знаю, – пожал плечами Тимофей. – Что-то написано. Инструкция, как найти золото Колчака, – усмехнулся он.

– Что же ты такой нелюбопытный? – с упреком сказал Галкин.

– Какой есть, – огрызнулся Тимофей. – Давай скажи свое слово, – призвал он Галкина, положив ладонь на обложку, словно давая клятву не разглашать ее содержимое, если удастся его понять.

– Скажу, если оно у меня есть, – согласился Галкин, беря в руки тетрадку. – Что же это такое? – спросил он, перелистывая пустые листы. – Остров сокровищ какой-то.

– Да вроде того, – подтвердил Тимофей. – Остров сокровищ, где живет Синяя птица.

– Синяя птица, – повторил Галкин без выражения. – Названия какие-то странные: «Крепость Сомнения», форт как?.. «Без-мя-теж-ность», – разобрал он, наклонив голову. – Насколько помню, форт в России был только один – Александровский, на Каспийском море со стороны Туркмении. Я там был, кстати. Ну, еще форт Росс был в Калифорнии, но это... Да он и сейчас есть, по-моему.

Лампа была выведена из своей задумчивости и, как корабельный прожектор, строго уставилась на восточное побережье Каспия, ужаленное Александровским фортом.

– Погоди, – вспомнил Галкин, – есть ведь еще мыс Терпения и залив Терпения на Сахалине.

Тимофей отрицательно поводил головой.

– Где ты взял тетрадку эту? – спросил Галкин и придал лампе ее обычное отстраненное положение обиженного ребенка, на которого не обращают внимания поссорившиеся родители.

В Сухуми Тимофей спустился, когда сумерки поздней осени вяли над стылым морем. Волны, налитые недоброй свинцовой силой, угрюмо били в бетонный парапет. Пугливо скользили по глянцу мандариновых листьев фары запоздалых маршрутных такси – старых перегруженных «РАФов», едва не цепляющих днищами асфальт. Лучи их фар, длинные и острые, как стилеты, освещали редких прохожих, пугливо жавшихся к развалинам.

С трудом он нашел улицу, на которой жил его университетский друг Инал. Сам Инал был по делам в Очамчире, но пожилая неразговорчивая абхазка, следившая за домом, была предупреждена и устроила Тимофея.

Утром он пошел бродить по городу. Два дня назад он видел его с большой высоты. На покрытой инеем траве полукругом стояли мертвые ацангуары – жилища мифических пастухов, – глухой поток, выходящий из недр горы, сбрасывал по ступеням каменных глыб ледяную воду, и шум его напоминал шум автомобильной дороги, и влекла себя по небу полная белая луна, а потом размытым красным пятном сползала за черный хребет, и далеко внизу плоский город пылал у плоского края земли.

А сейчас он был уже внутри этого города, и на изломанных голых ветках во дворах его оранжевыми шарами висела тяжелая хурма. Женщины, как черные птицы, стояли в очереди за хлебом, и их молчание было страшно, и жутки были петли этой черной очереди.

Hа здании бывшего Верховного Совета, каждое окно которого смотрело обожженной черной дырой, красовалась надпись красной масляной краской: «Первая Кубанская сотня 1993 год», рядом стоял сгоревший БРДМ, и асфальт шелушился гильзами, и ноги шаркали по ним, как по нападавшим осенним листьям. Дома через один стояли или сожженные, без рам и дверей, или просто брошенные, и ветер сновал в открытых окнах.

Свернув на какую-то улицу, Тимофей набрел на здание республиканской библиотеки. Hекоторые окна там были заставлены картоном, в одном гулял ветер, некоторые каким-то чудом остались целы и приглушенно отражали разрушенный мир. Hа фасаде зияли два здоровенных отверстия, видимо, от танковых снарядов. Груды книг, перепаханные огнем, лежали прямо на асфальте, у широкой лестницы, ведущей к входным дверям. Некоторые посверкивали тусклым золотом роскошных дореволюционных переплетов. Тимофей слышал, что в библиотеке хранилась коллекция герцога Ольденбургского, имевшего огромное поместье в Гаграх. Постояв над книгами, Тимофей присел и стал ковыряться в этих беспорядочных кучах. Вокруг не было ни души, и только тощая серая собака зигзагами мерила улицу, перебегая с одного тротуара на противоположный.