Хуан Марсе - Чары Шанхая

Денис смущенно склонился над ней и потрепал по волосам, бормоча извинения, а сеньора Анита, почти успокоившись, тихо спросила Форката, и в голосе ее звучала робкая надежда:

— А как же письма, открытки?

Ей ответил Денис.

— Нет ничего проще: почерк и подпись подделаны, он в этом деле артист. Настоящий художник.

Уже совсем стемнело, и когда Денис, похлопав Сусану по плечу, прошептал ей что-то на ухо, его лица почти не было видно, лишь огонек сигареты вспыхивал, на миг освещая четкий профиль. Не дождавшись, пока Форкат велит мне включить свет, — таков был наш ритуал, день за днем неизменно повторявшийся в один и тот же час, — я повернул выключатель, под потолком зажглась лампочка, и тогда он наконец убрал руки с рисунка и медленно поднялся из-за стола. Поравнявшись на пороге с сеньорой Анитой, он остановился и обернулся к Сусане; по-моему, он хотел ей что-то сказать. Он стоял неподвижно и прямо, спрятав руки в кимоно, и мне страстно хотелось, чтобы он хотя бы пожелал ей спокойной ночи, но он лишь покачал головой и перевел взгляд на Дениса. Некоторое время они смотрели друг на друга устало и беззлобно, словно вдруг вспомнили о старой дружбе и былых мечтах, которыми оба когда-то жили. Форкат кивнул на дымящуюся у Дениса в руке сигарету.

— Здесь не курят, — заметил он строго и, ничего не добавив, исчез в коридоре.

Сеньора Анита постояла еще несколько секунд в тяжелом раздумье, а потом медленно вышла вслед за ним; чуть позже до меня донеслись ее крики и плач. Денис затянулся в последний раз, бросил сигарету на пол и раздавил ее каблуком, после чего опять склонился над Сусаной, положив руку ей на плечо.

— Давай забудем все это, ладно? — сказал он. — Попытайся о нем не думать. Он всего лишь жалкий трепач, и больше ничего…

Тут он покосился на меня и сухо, хотя и достаточно деликатно кивнул, указывая на дверь. Я сделал вид, что не понял намека, и он пояснил:

— Катись отсюда, пацан. Уже поздно.

Незаконченный портрет, который Сусана хотела отправить Киму, чтобы он увидел ее такой, как ей хотелось, — в зеленом шелковом чипао на фоне залитой разноцветными лучами солнца террасы, — сиротливо лежал на столе вместе с коробкой карандашей, ластиком и точилкой. Я сунул его в папку, пробормотал «спокойной ночи» и ушел.

Нанду Форкат покинул особняк на следующее утро. Братья Чакон видели, как он вышел из сада со старым картонным чемоданом в руке и плащом, перекинутым через плечо. Они поздоровались и спросили, куда он идет, но он лишь мельком глянул на них в ответ. Стоял серый пасмурный день, Форкат пересек рыночную площадь и скрылся за поворотом.

Я узнал об этом к вечеру. Хуана и Финито на обычном месте, перед оградой, я не увидел, — оказалось, они переместились на противоположный тротуар.

— Это все из-за пижона, который вчера приехал, — сказал Хуан. — Он сейчас у Сусаны.

— Он нас прогнал, говорит, мы за ней подглядываем, — добавил Финито. — А потом спросил, есть ли у нас разрешение городских властей на уличную торговлю. Да кто он такой? Чего он сюда повадился, Дани?

— Это друг ее отца. Скажи, он явился до того, как ушел Форкат, или после?

— После.

— Я думаю, этот гад решил, что мы следим за ним, — сказал Хуан.

Жалюзи на террасе были опущены. В это время сеньора Анита обычно сидела у себя за кассой в кинотеатре «Мундиаль». Я позвонил в дверь, и мне открыл Денис — без пиджака, с сигаретой в зубах и в развязанном галстуке, болтавшемся на шее, как дохлая змея. Его иссиня-черные, зачесанные назад волосы были так густо залиты бриллиантином, что казалось, на нем парик Он сказал, что Сусана плохо себя чувствует и никого не хочет видеть по крайней мере недели две-три, так что спасибо за внимание и пока, пацан. И захлопнул дверь прямо перед моим носом.

Я пробовал навестить Сусану еще пару раз, но результат бы тот же: мне говорили, что Сусане нужен покой. Позже я узнал, что Денис в доме не жил, хотя приходил ежедневно, покупал на рынке фрукты, иногда рыбу и приносил сеньоре Аните с дочерью. Как-то жарким сентябрьским вечером он вышел из дома в майке, обмахиваясь газетой, пересек улицу и велел Финито купить флакон бриллиантина и массажный крем «Флойд», дав ему щедрые чаевые. В другой раз вынес две туфли разного цвета и отправил его в мастерскую поставить набойки, после чего Финито снова получил хорошие чаевые.

Той же осенью, ранним утром в хмурый дождливый понедельник, я с неохотой надел длинный серый плащ, который купила мне мать, и отправился на работу в ювелирную мастерскую на улице Сан-Сальвадор, куда меня взяли учеником. С той поры большую часть дня я колесил по всей Барселоне, повиснув на подножке трамвая — отдавал клиентам готовые заказы, относил их в гравировальную мастерскую или окантовщику, и на моей голове отныне красовалась пропахшая лаком зеленая кепка. Вопреки ожиданиям матери, подыскавшей мне эту работу, я не сделал ни единого эскиза брошки или кольца, и мои так называемые способности к рисованию вовсе не пригодились, зато к пятнадцати годам я знал Барселону как свои пять пальцев — все ее улицы и площади, трамваи и станции метро от Баррио-Чино до парка Поэль и от Сантса до Побленоу. Когда работы не было, я выполнял мелкие поручения тридцати работников нашей мастерской, сидевших за тремя длинными столами, либо стоял, заложив руки за спину, рядом с самым опытным мастером, наблюдая, как ловко орудует он крошечной ювелирной пилкой, плоскогубцами и молотком. Мое ученичество длилось два года, за неделю работы мне платили пятнадцать песет, и в конце концов я полюбил эту мастерскую, хотя первое время был уверен, что не выдержу там и двух недель.