На улицах квартала он чувствовал себя как рыба в воде. Я спросил, почему он в свое время не бежал из Барселоны, как Ким, Форкат и многие другие, как несомненно поступил бы и мой отец, если бы не пропал на фронте.
— Я умру в квартале Ла-Салуд, — проворчал он. — Отсюда меня никто не прогонит, мое сердце будет похоронено здесь».
На площади Санлей капитан немного отстал, и, обернувшись, я увидел, что он преспокойно мочится в канализационную решетку. Мутная густая струя, затейливо изгибаясь, бесшумно исчезала в отверстии на мостовой.
— Не надо, капитан, ну пожалуйста. — Я дернул его за плащ, но он даже не шелохнулся. — Пожалуйста.
— У Человека-невидимки моча тоже невидимая, — огрызнулся он.
— Но вы не Человек-невидимка, черт возьми! — Рассерженный и смущенный, боясь, что нас кто-нибудь заметит, я затопал от ярости и капризным тоном, от которого самому сделалось противно, добавил: — Я знал, что в конце концов вы сделаете какую-нибудь глупость!
— А чего ты от меня хочешь? — удивился он. — Ведь я всего-навсего старый болван!
— Идемте, капитан, уже поздно.
Потом он остановился поболтать с хозяином молочной лавки на улице Сан-Сальвадор, где сеньора Анита покупала Сусане молоко. Капитан попросил его поставить подпись, чтобы беззащитная больная малышка наконец вздохнула свободно, однако молочник заявил, что все это глупости и мы напрасно теряем время, кроме того, по его мнению, жалкий десяток подписей нечего не изменит. Попутно он делал мне знаки, чтобы я поскорее уводил старого пердуна.
— Ну что вам стоит поставить подпись? — ныл капитан. — Вы и представить себе не можете, что угрожает кварталу. И вам, и всей вашей семье. Вы хоть знаете, что такое газ?
— Более или менее, — проворчал молочник.
— Сомневаюсь, уважаемый. Газ — это летучая субстанция, как запах коров, вранье блондинок или пуканье епископов, одним словом, его не видно и не слышно. Распространяется он мгновенно, и ничто не может его сдержать.
— Ну да, черт возьми… Уведи его отсюда, парень. Надо все-таки объяснить ему, что с ним происходит. — Он взял капитана под руку и некоторое время молчал, размышляя над тем, что сейчас ему скажет, а потом посмотрел на него с такой жалостью, что капитан презрительно фыркнул. — Слушайте, Блай, вы долго сидели дома под замком с картечью в голове и до сих пор не выздоровели окончательно. По-моему, вас напрасно пускают гулять по кварталу.
— Это миазм, флюид, — продолжал капитан, не обращая на него внимания. — В природе существует несколько разновидностей газа. Рудничный газ, хлор — смертельно ядовитый, его пускают в окопы; домашний газ, он совершенно бесцветный и стелется по земле. А есть еще зеленый газ, который встречается на болотах и топях и действует на людей как снотворное… Как вы считаете, почему в этой стране все больше и больше болот?
— Отлично, я все понял! А теперь уходите, у меня полно работы.
— Разбавлять молоко водой — вот и вся ваша работа. Вы уже заражены, вы разлагаетесь заживо! Бестолочь — вот вы кто, самая настоящая бестолочь! Короче, подписываете или нет?
Наконец мне удалось вывести капитана на улицу. В тот день я действительно заслужил ежевечернюю награду — почетное место на душной террасе особняка, где я старательно изображал, будто работаю над рисунком, на самом же деле нетерпеливо ждал Форката, который неизменно появлялся в своем великолепном кимоно с широкими рукавами, садился на краешек Сусаниной кровати, некоторое время молчал, словно подбирал нужные слова чтобы продолжить рассказ, а его неподвижный глаз всматривался в сгущающиеся над садом сумерки. И тогда я откладывал карандаш, тихо вставал из-за стола и усаживался на кровати возле Сусаны, чтобы не пропустить ни единого слова, мы оба оказывались в плену его завораживающего голоса и властного взгляда, проникающего в сумрачные глубины прошлого.
Дни текут неторопливо, город вокруг тебя пропитан солнечным светом, дует тихий ветерок Вероятно, ты думаешь, что ураган жизни бушует далеко отсюда, далеко от твоей кровати, и что он тебя пощадит. Но это не так Однажды мир ворвется в твою жизнь более настойчиво и властно, чем одолевающая тебя болезнь, его страсти и обжигающее дыхание неизбежно тебя настигнут, и тогда придется принять их, точно так же, как некогда принял Ким и его друзья.
Людей, решивших переделать мир, в то время вела одна-единственная цель, которая заставляла их жить в постоянной опасности, поступаться спокойствием, счастьем своей семьи, а зачастую и собственным достоинством. Эта цель сводилась к нескольким довольно расплывчатым идеям, которые сегодня уже мало кого интересуют, а скоро будут совершенно забыты. Наверное, оно и к лучшему; в конце концов, забвение — тоже стратегия существования. Однако Ким, несмотря на бесчисленные заботы, не перестает думать о своей любимой девочке и мечтает лишь о том, чтобы увидеть ее здоровой и счастливой.
Читать дальше