Артур Чёрный - Мир всем вам

Интересный случай на перекрестке Мусорова-Нагорная:

Боевики выставили заслон, на котором чуть позже расстреляли несколько машин, убили несколько человек. В момент их появления, на перекрестке торговал самопальным бензином мальчишка-чеченец четырнадцати лет. Торговал не за какой-то скамьей с банками и канистрами, а прямо из кабины пятитонного бензовоза. На всякий случай бандиты решили от него избавиться; расстрелять — и дело с концом. Спасли пацана две чеченки. Буквально, вырвали из рук: "Ребенка за что?!!"…Кончилась эта маленькая война, и уже на следующий день ребенок вернулся к своей контрабанде. На брошенный бандитами пост заступил наш РОВД. Я стоял там два дня и так и не понял, для чего оставили жить этого спекулянта. Оба дня на его цистерне надрывно хрипела старая аудиоколонка: "Армия Джохара — Армия свободы! Армия возмездия! Армия народа!.." — Тимур Муцураев — известный поэт, изгнанник, бандит. Почему мы, вместо пацана, не расстреляли хотя бы колонку? Да неудобно было… Парень итак пережил… Чуть не убили всё-таки… Музыку заткнул кто-то из чеченских милиционеров. "Хорошо Тимур поет, — подошел он после ко мне, — красиво. И голос есть и боль в голосе. — Он замолчал и через мгновение плюнул в сторону: — Только вот, у кого башки нет, наслушаются его песен, и идут потом в лес за романтикой…"

Верно сказал чеченец. Но меня интересовало другое: когда эта "Армия свободы" пыталась прихлопнуть своего поклонника, он всё еще продолжал её боготворить? Всё еще мнил, что сейчас все опустят оружие, прослезятся и пригласят его в свои ряды?

Боевики, пусть ненадолго, на какое-то время расшевелили врага. Загудел, как растревоженный улей Грозный, завозилась в своих штабах Ханкала. В первый нагнали войск, вторая погрузилась в еще больший маразм. Но что-то сработало. Стал пошире да побогаче наш улов. Чаще стали таскать пленных. Последних подводила собственная самоуверенность и расслабленность. После удачного набега, они утратили прежнюю осторожность. Как известно, победа пьянит. Какая-то часть этих узников попадала и к нам. Прошли прежние времена и уже не каждого везли в Чернокозово.

Их было немного, кого отправили в наш отдел, и я почти никого не запомнил. Да это была и не моя работа — возиться с пленными. Я — не следствие, не уголовный розыск. И присутствовал там больше из любопытства. Но одну беседу запомнил до мелочей:

…Мы допрашиваем пленного боевика. Его недавно спустили с гор, он еще не снял камуфляж, но уже потерял всякий страх. До нас с ним возились в каком-то спецотделе, пока не наскучило. Мой ровесник. Обычное, может лишь через чур худое лицо. Подгнившие у корней зубы, которые он не прячет, когда улыбается. В глазах веселые огоньки, на устах шутки да прибаутки. "Мало лупили", — понимаю я.

В наручниках на тонких руках он сидит на скамье для задержанных и, словно не в плену, а на телевидении, дает интервью:

…- Фугасы закладывал. Сколько уже не помню, но на трех точно подрывы были. И погибшие были. Последний раз УАЗик с военными у Дышне-Ведено. Броню их пропустили, а машину взорвали… Два предыдущих фугаса где-то в лесу. Не у села. На карте могу показать…

В боях был. Но мало. И там стрелял. Может и убил кого-то. У нас ребята были, кто давно воевал, эти счет вели… У кого по десятку и больше ваших. Хорошо воевали… Я с ними в Бачи ходил, когда совсем еще ничего не умел. И прятаться научили, и нападать тихо и уходить без погони. Погибли потом многие. Но в основном молодые гибли, кто только пришел. Такие, как я. Пока всему научишься…

Чеченец спокойно болтает ногой и даже не следит за словами:

— …С пленными нормально обращались. Их не трогали почти. Где-то били, но в других отрядах. У нас такие в ямах сидели. Иногда делать что-нибудь помогали. Они нищие — с них и взять нечего, кроме работы. Все солдаты, призвали недавно… Сбегал один, но мы не нашли. Сильно не переживали, еще добудем. А ушел он вряд ли, район-то весь наш — чеченский. Русские не ходят. Кто-то наверно поймал, себе забрал, а может и убил…

— Давно из дома ушел? — обрывает его откровения опер.

— Два года, — вновь улыбается чеченец. — Не жалею, что попался. Надоело. Отдохну у вас…

Я собираюсь заснять мерзкое это лицо.

— Садись рядом! — подмигивает радостно он. — С ваххабитом сфотографируешься!

Я открываю "мыльницу".

— Нет, — поднимает он руки к лицу. — Один не буду…

…Мой ровесник. Замученный голодом, зараженный болезнями, хилый, что можно одним ударом бросить на землю. На такого не глянет женщина, его побрезгует вызвать на драку мужчина. А ведь этот, заросший грязными волосами скелет, убивает людей. Всех, на кого ему покажут пальцем. И не себе подобных убожеств с походными гастритами, с простудными радикулитами. Убивает сильных, высоких, здоровых — кого бы в другое время побоялся даже оскорбить за спиной.