Артур Чёрный - Мир всем вам

Тот, кто не был отправлен домой сразу, рано радовался своему везению. Многим предстояло просидеть здесь несколько месяцев, и все равно быть изгнанным. Многим пройти жестокие унижения, побои, "хлорные" гауптвахты, обморозиться, поучаствовать в "голодных бунтах", каждому перенести непрерывные оскорбления. Многим из нас не хватило терпения, многие сорвались. Некоторые погибли здесь, в пьяной драке, по глупости, в ссорах с местным населением. Больше сложили голову уже в Чечне. Другие, вернувшиеся сюда после войны за "боевыми", так и не добрались до дома. Их убивали из-за денег на какой-нибудь глухой станции и бросали в степи.

Конечно, самым тяжелым испытанием были не полигоны, не холод, не оскорбления, не возможная смерть, а именно голод. Мы едва ели. Но даже на этом ослабленном пайке, даже за месяц и два, мы не могли дойти до того истощения, что представляли собой солдаты-срочники местных частей. Чтобы увидеть своими глазами настоящий голод, нужно было войти в солдатскую баню. Там в Забайкалье я вживую просмотрел документальное кино про Бухенвальд и Освенцим, отстоял за кулисами голодную свою вахту и сам едва не попал в камеру режиссера.

Ниоткуда мы не рвались с такой поспешностью как оттуда. Мы хотели только одного: поскорее обменять Даурию, Борзю, другие свои узнические лагеря, на Чечню. Там хоть и убивали, но тамошняя смерть от железа — это было что-то туманное, неопределенное и совсем необязательное. Тот край смерти казался нам лучше, потому что он был сытнее, чем этот, мирный и прочный, с голодной его безопасностью.

Здесь нечему поражаться. Это так естественно — хотеть есть.

Нас грабили со всех сторон. Недокармливали, недодавали, недоплачивали… Вспомните и, если у вас и через столько лет не найдется сил засмеяться, заплачьте от обиды те, кто улетал оттуда зимой без теплых ватных штанов, кому крикнули в самое ухо, чтобы лучше расслышал: "Не пригодятся! Только бушлаты! На Кавказ едите. Там тепло, там юг". Почти все, кто взошел на этот рейс, попали в горы в самое начало зимы. Многих из них я видел потом, в бешеных наших рейдах по диким ущельям Кавказа. Там, где негде было согреть свою кровь, кроме редкого дневного костра, где не было никакой другой перины, кроме утоптанного снежного наста. Я видел, как в ледяную горную ночь они загибались от простуд и мужских болезней.

…Ханкала — походная столица группировки. Нас никто не ждал здесь. Огромная толпа алкоголиков, бродяг и убийц, — мы по нескольку дней тупо сидели на нарах холодной брезентовой палатки, жевали гадкие списанные консервы, пили водку и не знали, куда податься теперь. В сумках и вещмешках валялись без дела, оказавшиеся на руках личные наши дела. Грозное и беспощадное в Забайкалье и Моздоке, наше начальство, по привозу нас сюда, теперь постоянно куда-то исчезало, неохотно отсчитывало положенные нам "подъемные", не знало, как от нас избавиться и, в конце концов, тайно бежало на третье утро.

Это был сборный пункт, куда за контрактниками приезжали по надобности редкие местные "покупатели". Они долго ковырялись в наших документах, принюхивались, стараясь уловить алкогольный запах, и, уклоняясь от прямых ответов о выплате "боевых", забирали с собой единицы счастливчиков. А каждый оставшийся здесь только завидовал последним, и никак не мог понять, что же в них такого, что они оказались лучше?

Поначалу, привыкшие к строгости и военной дисциплине, мы долго и терпеливо ждали своих "покупателей". Нам не приходило и мысли о том, что нас забудут, оставят, выбросят за ненадобностью. Сначала мы удивлялись, затем недоумевали, следом отчаивались. А потом у нас стали кончаться деньги. Нам стало просто не на что жить. И дальше пришлось каждому, отдельно от других, искать себе место службы.

Ханкала гудела от изобилия походных колонн. Они подходили со всей республики, с горных и равнинных ее частей, катились по каждой проезжей дороге. А мы выслеживали их на стоянках и перекрестках, приставали к их командирам, нанимались к ним на работу и просили взять с собой. Просили только одно: забрать отсюда. Эти "попутки" — бронированные колонны танков, БМП и машин — были единственной нашей отрадой, единственной возможностью выбраться из своей тюрьмы. Но даже если нас брали, не у каждого получалось сразу покинуть Ханкалу. Мы приезжали в Шали, Гудермес, Урус-Мартан, Грозный, а нас гнали оттуда, как ненужных и лишних, или же мы сами, пораженные бытовыми условиями, отказывались там служить. А вечером, грязные и разбитые, заходили в ту же палатку, что с такой радостью оставили утром. Падали на те же нары, предавались тому же отчаянию.