Василий Белов - Час шестый

Жаркая краска стыда вновь опалила матроса. Он сошел с трамвая, побрел по какому-то парку. Где он? Какой-то памятник… Металлическая доска с невнятными буквами слегка успокоила. Он долго разбирал фамилии на позеленевшей бронзе. Да, это был памятник «Стерегущему». Курсантов подготовительного привозили сюда на экскурсию. Корабль потерял жизнеспособность во время боя с японцами. Команда сама себе спела отходную молитву и открыла кингстоны… Братва, не сдаваясь врагу, ушла в морскую пучину… А ты? Что сделал бы ты, стерегущий ольховских телят?..

— Товарищ курсант! — словно из-под земли услыхал Пачин. — Да, да, я вас спрашиваю!

Флотский офицер средних лет, но с бородкой, в кителе с одною нашивкой на рукаве, пальцем поманил матроса в свою сторону.

— Матрос Пачин, — по привычке вытянулся Васька, про себя ехидно добавил: «Даниленок».

— Почему не приветствуете старших по званию? Вы из Фрунзенского?

— Виноват.

— Доложите Татаринову, чтобы он научил вас первым воинским правилам! Что с вами?

— Я и… не курсант больше… — глотая слезы, с трудом произнес Пачин. — Отчислен…

— Что, физика? Химия? — Офицер указал на парковую скамью. — Сядем…

Пачин не стал садиться, а офицер присел и достал портсигар. Прикуривая папиросу, он пристально исподлобья смотрел на курсанта. Спичка стремительно догорала.

— Где служили до Фрунзенского?

Пачин сказал про «Червоную Украину». Собеседник поскреб седеющую бородку. Во взгляде его мелькнуло что-то задорное.

— «Адмирал Нахимов»? — В глазах флотского снова мелькнула веселая искра. — И вы испугались какого-то косинуса? А вот они сражались до последнего. Даже смерти не испугались…

Офицер кивнул на памятник и замолчал. Васька тоже молчал.

— Идите… Впрочем… Что вы слыхали про мины Давыдова? Ничего. Теперь снова в деревню?

Васька угрюмо кашлянул, но ничего не ответил. Офицер встал и сердито произнес:

— Плох тот матрос, который не хочет стать адмиралом! Почему бы вам снова не обратиться к Николаю Герасимовичу? На худой конец, пошлите письмо товарищу Королькову. Пусть член ВЦИК поможет вам справиться с коварными синусами…

Офицер не стал гасить в глазах насмешливое и добродушное озорство. Он легкой походкой уходил в сторону трамвайной остановки. Пачин покраснел и вдруг снова воспрянул духом. Взглянул на бронзовые торсы матросов, открывающих кингстон. В самом деле! Про Кузнецова он совсем позабыл. Если и взаправду ткнуться к своему земляку? Стамбульский пожар на крейсере, неисправная пожарная арматура… Благодарность командира Несвицкого перед строем матросов. А с помощью Николая Герасимовича Пачина приняли даже в комсомол. В училище поступал с помощью Кузнецова, и отпуск для женитьбы выхлопотал тоже скорее всего он. Николай Герасимович рассказывал, с каким трудом он и сам «грыз гранит науки». У него ведь тоже не было среднего образования…

Еще целый час оставался до возвращения. Боясь опоздать к вечерней поверке, курсант Пачин ринулся на 11 линию. Рассчитывал повидать Кузнецова. Вот позади и мост лейтенанта Шмидта, набережная, куда выходило фасадом училище.

Домашние, совсем свойские лики флотоводцев на памятных досках показались сейчас строгими и суровыми. Адмиралы как бы упрекали матроса: что ж, мол, ты, товарищ матрос, жениться сумел, а перед физикой и тригонометрией сдрейфил…

Якоря, лежавшие у главного подъезда, словно подторопили курсанта. Он почти бежал, ничего не замечая вокруг. Срок увольнительной был на исходе…

Над Ленинградом все еще опускались призрачные белые ночи. Первая сумеречная кисея, вытканная над невской водой, уже опустилась на левый берег. Красно-сиреневый закат на северо-западе четко оттенял все силуэты. Очертания Зимнего терялись вдали. Адмиралтейский шпиль, пронзивший зеленоватое небо. Высокий объемистый купол Исаакия громоздился над очертаниями домов и соборов. Но матрос не видел вечерних городских силуэтов. Пачин знал, где обитал Кузнецов во время его учебы в академии. Не раз помогал земляку покупать кое-что, при встречах рассказывал, что происходит на родине в Вологодской области.

Увы, Кузнецова не было в Ленинграде! Он уже уехал на Черное море. Отчаяние вновь охватило матроса…

На «вечернем якоре» Коля-вятский, дружок, долго, лихорадочно затягивался дешевой догорающей папиросиной, с яростью заплевывал ее перед «якорной» урной:

— Все, Пачин, крышка! Мне тоже выписали литерный… Поедем землю пахать, моря мы с тобой отбороздили.