Василий Белов - Час шестый

«Какой же он командир, если в гражданском?» — мелькнуло в уме. Родилось и тут же исчезло острое желание заехать кулаком в это до синевы выбритое лицо, схватить за полосатый нэпманский галстук, сделать что-то еще, никому не известное. Но этот краткий позыв быстро сменился полным отчаянием. Страх пронизал Василия Пачина. В коленях появилась слабость. Пальцы его дрожали. Но матрос одолел сам себя. Он выдержал пронзительный долгий взгляд серых почти бесцветных глаз.

— Список вновь отчисленных вывесят на доске объявлений…

— За что отчисляют? — дрогнувшим голосом, как во сне, произнес курсант.

— За неуспеваемость. Но приказ по училищу еще не объявлен. Мне думается, еще можно кое-что поправить в этом приказе… Кстати, вы знаете, где находится ваш отец Пачин Даниил Семенович? Не знаете. А брат Рогов Павел Данилович? Тоже не знаете. А почему у вас разные фамилии с братом? Садитесь, садитесь!

Но Пачин не сел.

— Брат выходил в примы… Записан на фамилию жены… — глухо проговорил курсант.

Слезы душили горло матроса. И только сейчас Василий Пачин понял, с кем он имеет дело и почему нет за столом ни начальника училища, ни комиссара Бессонова. Все сжалось внутри, спина снова похолодела.

Свистящим полуденным стрижом пронеслась перед ним его недолгая жизнь, она сжалась вместе с его сердцем, сдавилась в единый миг, начиная со скрипа драночной зыбки, качавшейся когда-то на гибком березовом очепе, и до сегодняшнего утреннего горна, поднявшего с узкой матросской койки. Он собрал всего себя в жесткий кулак. Сдавил свое сердце и душу в один боевой комок, в один кровоточащий каменный сгусток. И дрогнувшим голосом спросил:

— Зачем же меня вызвали? Если я уже не курсант…

Человек словно не услышал вопроса.

Он говорил свое. Он говорил теми же словами, что говорят на политучебе. Про опасность капиталистического окружения и про подготовку к новой войне. Говорил о том, что английские линкоры пашут воду мировых океанов, что в Германии вот-вот придут к власти фашисты по главе с канцлером Гитлером. Политика была прервана банальным вопросом:

— Товарищ Пачин, вы курите?

— Нет.

— А что значит «вечерний якорь»?

— Гальюн.

— Вы ходите туда ежедневно? В какое время?

В другом месте такой вопрос вызвал бы у Пачина смех. Матросы на корабле тоже дружно заржали бы. Но все дело в том, кто и когда задает вопросы… Собеседник Пачина, видимо, плохо знал, что значит гальюн, и совсем не чувствовал нелепости вопроса. Пачин доложил, что ходит туда каждый день. Затем его спросили, знает ли он о подводной лодке № 9 под названием «Рабочий».

Курсант сказал, что ничего не знает, хотя на самом деле слышал о ее гибели. О причине Пачину рассказывали шепотом и по-разному: кто говорил, что «Рабочий» столкнулся с немецким транспортом «Грация», возившим в Германию русскую пшеницу, а кто утверждал, что девятку взорвали немецкие же лазутчики.

Вопросы к матросу один за другим звучали в кабинете Татаринова, а самого начальника не было. Поют ли на «якоре» или в кубриках песню «Раскинулось море широко»? Разрешал ли командующий Орлов петь эту песню матросам и пел ли ее сам? Пачин, если и знал бы, то не сказал. Но он не знал. Всего не упомнишь. А если бы и пел, то что из того? Пачин видел командующего всего однажды, на мостике вместе с Кузнецовым, который запрещал эту песню… Незнакомец продолжил допрос. Что говорят курсанты о лейтенанте Шмидте, имя которого носит набережная? Знает ли Пачин о подвиге Гедле, Умеровича и Геральда Альмана, погибших на форте «Павел»? Конечно, о подвиге Владимира Гедле, приказавшего горящую мину стаскивать в море, Василий Пачин прекрасно знал. Об этом знало не только все училище, но и весь Ленинград. Когда мину потащили к воде, она взорвалась.

Наконец, курсанта как бы между прочим спросили, какие подробности знает он о капитане второго ранга Кузнецове, который только что закончил академию.

— Земляк? — Бесцветные глаза чекиста сверлили Пачина. Но, не успев ответить на один вопрос, курсант слышал другой… О подпольных ленинградских организациях, о правой опасности и высоком долге служить пролетарскому государству говорилось так же, как на комсомольском собрании. Под конец курсанту было предложено сообщать в органы, о чем говорят курсанты на «якоре».

Пачин вспыхнул, как порох, молча переступил с ноги на ногу. Он давно уже стоял по стойке «вольно».

— Вы комсомолец, товарищ Пачин, и понимаете, что наши враги день и ночь начеку. Они никогда не дремлют.