Василий Белов - Час шестый

Уже было что-то выдумано про второе Палашкино брюхо, как бедный предрик Микулин выкручивается перед народным судом:

С этими новыми коротушками Судейкину не терпелось бежать к молодяжке в церковь…

Митька сам перевел красный угол на новое место, так как ступени в дом Лошкарева были все вышиблены. Многие пожилые плевались при таких культурных мероприятиях. «Где было плясать шибановской молодяжке, особо в дождь или в холод?» — рассуждал Куземкин. Девки привели в порядок церковь и паперть. Пол, загаженный малолетками, они вышаркали с дресвой. Куземкин собственноручно разводил известку и белил стены: северную с царем Давидом и южную с Лукой и Клеопой. Заднюю стену со сценами Страшного Суда Митя не стал забеливать. Наверное, ему нравился главный нечистый в панцире, с вилами в мощной когтистой руке. Стоял дьявол при извилистом спуске в преисподнюю. Спуск был огорожен железной цепью. Может, у Куземкина просто не хватило известки, но на побеленных местах, когда просохло, проступил лик святителя Николая, обозначилась зубчатая корона царя Давида. Митька расстроился. Митинг в честь 15-ой годовщины он планировал провести именно в храме. Молодые шибановцы обновили «нардом», плясать там начали раньше времени.

— Биси, чистые биси, ну-ко, разве дело на погосте игрища разводить. Накажет Господь, накажет! — сетовала Самовариха. — Опросиньюшка, у вас шитья-то много ли? Мне бы камаши сшить, чтобы ходить в хлев. Кирюшко, ты мне сошьешь камаши-ти?

— Сошью хоть с долгими голенищами! Ежели загородами из Шибанихи не прогонят, — усмехнулся Киря.

— Да, однако, кто станет сапожника колотить? — всерьез сомневалась Самовариха.

— У нас есть кому колотить, должностей много, — заметил Судейкин. — Вон и Селька-шило в шкурники поступил. И Кеша заделался в мельники. Евграфа с часу на час в коммунисты запишут.

— Это какие шкурники? — со смехом спросил сапожник.

— Да ветеринары! В Вологде на их учат, — объяснил Киндя сапожнику.

— Чево плетешь-то, пойдет ли в коммунисты Евграф Миронов, — отмахнулась от Кинди Опросинья.

— А ведь, Опросиньюшка, иногда и не хошь, да пойдешь! — вставила в разговор Самовариха.

— Евграфа-то в партию возьмут, а вот Палашку не примут, — скромно заметил Судейкин. — Пока ворота не выскоблит, ее в большевики не примут. Надо, чтобы ворота чистые стали…

— Ежели Микуленок Палашке брюхо сделал, пусть бы он сам и ворота скоблил, — рассмеялась Опросинья. — Каково ей нонче, Палагие-то. Эдак девку опозорили.

Старуха отложила прялку и ушла в кугь добавлять углей в самовар. Она пряла куделю на сапожную дратву.

— А и ты, Опросиньюшка, тоже не оплошай! — Киндя сделал паузу. — Долго ли до греха-то?

— Тьфу на тебя, дурака!

— Пряди-то потоньше. А ты на чево подумала?

— Опеть замолол…

— Нет, я не мелю. На мельнице у нас Кеша, а я больше по дегтю. У меня его нагонено, и на ваши ворота хватит. У тебя счетовод свой, выпишет.

— У нас вон в Залесной, — сапожник удушливо смеялся, — баба на шестом десятке, а принесла сразу двойню.

— У тебя-то, Киря, велико ли семейство? — спросила Опросинья, беря прялку. Но сапожник не успел рассказать. В дверях показалась Новожилиха. Она села на лавку, и разговор получил свежую пищу. Опять обсуждали «медвежий след», затем сегодняшнее игрище в храме. Подросткам напостыло сидеть и слушать старух, они дружно поднялись и выпростались из счетоводской избы.

— А пошто Зойка-то Сопронова прикатила, не слыхали? — спросила Новожилиха.

Самовариха громко, на всю избу заявила:

— Я дак и не слыхала, что Зойка приехала. С робенком?

— Нет, одна. Опросинья, самовар-то из дому убежит! — Новожилиха бросилась в кугь, чтобы снять трубу.

— Робенок-то, говорят, до того ревун, что и одного нельзя оставить. Грыжу наревел, ревит и ревит.

Киндя проглотил свою шутку насчет самовара и Самоварихи. Спросил:

— Чего, разве мало нянек в Ольховице? Видать, бракует Игнаха ольховских-то старух.

— С Игнахи женский разговор перешел на самообложение.

Киндя начал прощаться с бабьей компанией:

— Ну ладно, девушки, надо мне идти.

Опросинья пробовала гостя остановить:

— Сиди, куды тебе торопиться-то?

— Пойду домой, надо спать, а то завтре вставать да исть…

Едва ворота за гостем хлопнули, старухи дружно начали пробирать самого Судейкина, только интерес к Зойке пересилил. Обсуждали сопроновскую жену, прикидывали причину ее неожиданного появления в деревне.