Василий Белов - Час шестый

Киндя же и не подумал идти домой. Направился он прямо в «народный дом». В зимнем Никольском приделе надрывалась тальянка и плясала под зыринскую игру почему-то Зойка Сопронова. И с кем? С Дымовым! Многочисленные подростки возились на паперти, кидались кепками и липучками. Ребята постарше палили табак. Девки, некоторые с прялками, сидели на скамьях, поставленных напротив иконостаса и около стен. (Иконы были кучей свалены в алтаре.)

— Она чего, выпимши? — у всех подряд спрашивал Киндя про Зойку. Девки отмахивались от него как от надоедливого комара.

Нет, Зойка оказалась трезвая. Она плясала с пьяным Акимком Дымовым наперепляс. Народу было полно, девки ждали своей очереди и шушукались недовольные. Дымов уже отплясал свое, но был обязан стоять перед Зойкой, ждать, когда и она закончит. Сопроновская благоверная оказалась резка не только на язык, но и на ногу:

Парни загоготали как петухи. Счетовод еще шибче рванул тальянку.

Зойка трижды топнула сапогом, но топнула не перед Акимом, а перед игроком Зыриным. «Назови хоть фамилию, которая девка-то!» — хохотали на паперти холостяки. Девки сделали вид, что не слушают. Довольный Зойкиной частушкой, Зырин вскочил вдруг и пошел плясать сам, под свою же игру, как плясал когда-то уполномоченный Фокич.

Никто Володю не резал и никто по нему не ревел. Никаких драк с ним не случалось. Просто хотелось ему выглядеть в эту минуту таким героем.

После Зойкиной частушки Судейкин очутился в своей стихии. Пошел он «выручать» самого счетовода. Начал Судейкин «изводиться», как говорили бабы, плясать и петь свои пригоножки, торопясь и боясь, что молодежь вот-вот вытолкает его на улицу. Шибановские девицы давно знали, чем кончается пляска Судейкина. Не рады были девки и Зойке Сопроновой…

К девичьей радости, за нею прибежали какие-то ребятишки. Они торжественно сообщили, что с Ольховицы приехали подводы с милицией. Зойка убежала принимать приезжих, готовить ночлег.

Приехали действительно две подводы, но милиционер был всего один. Новый по здешним местам, Корчагин по фамилии, вызванный по телефону Сопроновым.

Кроме Игнахи, в ворота поповского дома шумно ступили председатель сельсовета Веричев и хромой завпочтой, сопровождаемый Гривенником. Едва распрягли лошадей, милиционер послал Гривенника за Евграфом, Миронов сам сбегал за Мишей Лыткиным, Лыткин сбегал за счетоводом. Зойка развела огонь на шестке и принялась жарить селянку. Чуть ли не до утра Корчагин вызывал колхозников на допросы… Судейкину во второй раз пришлось проходить через кладбище, а погостов он и днем не любил, не только ночью. Не видел Киндя ни зги. Поповский садик тревожно шумел, в колокольне что-то посвистывало. С крыши дома полетело сразу две или три тесины. Ветер с дождем усиливались. Даже собаки не гавкали в такую непогодь. Хорошо, что Корчагин допрашивал быстро. Он задавал только один вопрос: что человек слыхал про Павла Рогова. Дело двигалось быстро, намного скорей, чем у Скачкова. Не одному Кинде было тоскливо и неуютно в родной деревне…

А может, и всей земле была уготована такая судьба?

Земля была так велика, так необъятна… Ни уму человеческому, ни сердцу не под силу было охватить ту необъятность. Это было под силу одному Господнему Оку… С чем соизмеришь ее, с чем сравнишь? В небе посреди звездного вороха всего лишь крохотная песчинка, малая капля. Но для бренного своего жильца она грозна и страшна своей необъятностью. Одна Святая Русь и могла быть соразмерна всей Земле, да и то не океану, а суше. Но и сама Русь была необъятна. Дневному лучу не хватало дня, чтобы в мгновенье обшарить ее всю от конца до конца. И луч этот бежит по Руси долго-долго, а когда пройдет до конца, на другом-то конце Руси опять ночная пора…

Безбрежна северная лесная ширь, безбрежна и ночная пора. Огороженный гигантскими столбами розовых и малахитовых ледяных сполохов, выстланный золотой зоревой парчой, окутанный черной дождливой шубой, распростерся на Божьей Земле русский Север.

Об этой безбрежности и думал, вернее, чуял ее душой и сердцем Никита Иванович Рогов, приютивший в своей утлой избушке печорского беглеца. Ночь для него была глубока и темна, как океанская бездна… Шумят, шумят немеряные северные леса, дождевой вал катится над болотной избушкой, и ровный всесветный гул не стихает ни на минуту.