Барбара Вайн - Черный мотылек

Мир, в котором они росли, и законы государства практически не изменились с прошлого столетия. В приличном обществе о гомосексуализме не заговаривали. Реакционеры приравнивали его к уголовному преступлению, только что не к убийству, и даже либералы считали «извращением», болезнью, психическим отклонением, следствием слабости и развращенности субъекта.

В Лондоне гомосексуалист еще мог наладить личную жизнь, в деревне он либо превращался в аскета, либо пытался — без особого усердия и успеха — ухаживать за женщинами. Деннис, пока жил дома, следовал первому пути и, как только смог, уехал; Марк выбрал второй вариант. Для него это было не столько выбором, сколько суровой необходимостью.

Перечитывая страницу за страницей, Сара вспоминала содержание, и ей снова казалось, что отец, вопреки обыкновению, написал роман о чем-то совершенно чуждом его личному опыту. Она снова взялась за наброски Мелли Пирсон и перечитала заметку о Psyche casta, странном крылатом создании, почему-то избегающем половой жизни.

Они пошли в ресторан поблизости от гостиницы Урсулы, и за обедом она поведала Сэму такие подробности о своем браке, какими никогда ни с кем не делилась. Он тоже рассказал ей о себе, а потом спросил, чего она хочет для себя теперь.

— Чего я хочу?

— Чего вы хотите от жизни. Чего ждете от будущего. Вот сейчас — что вам нужно?

— Избавиться от дома, — ответила она. — Вернуть себе прежнее имя, наладить отношения с дочерьми, забыть Джеральда. Это будет непросто.

— Наверное, не стоит и пытаться. Прошлое станет менее болезненным, когда устроится настоящее.

— Не знаю, не знаю. Я все время думаю о прошлом. Нужно отделаться от него. — Она растерянно поглядела на Сэма и вновь, уже не в первый раз за этот вечер, ощутила то сексуальное притяжение к нему, которое впервые охватило ее в дюнах Гонтона, и этому чувству, как всегда, сопутствовала тоска по упущенному времени, утраченным возможностям. — А теперь вы мне скажите — чего вы хотите?

— Я? Я хочу влюбиться, — бесхитростно ответил Сэм.

— Что?

— В прошлый раз это было замечательно. Честно говоря, это был первый раз. Мне хочется повторить. Что в этом странного?

— Обычно люди такого не говорят.

— Нет, они говорят, что хотят секса или «кого-то» найти. Но я хочу влюбиться. Я хочу отдаться во власть этого чувства, и пусть небеса все время меняют цвет и солнце светит как сумасшедшее. Я хочу нетерпеливо мерить шагами комнату, дожидаясь звонка. Я хочу, чтобы при звуке ее голоса у меня перехватывало дыхание, чтобы при виде нее у меня заплетался язык. Я хочу стать ею и чтобы она стала мной.

— Вы поразительный человек! — не удержавшись, Урсула рассмеялась вслух. — И вы уже пробовали?

— Как видите, не преуспел. Пойдемте, провожу вас в гостиницу.

Они распрощались в фойе, договорившись встретиться утром и позавтракать вместе. Сэм обещал прийти к девяти. Урсула поднялась в свою комнату, приняла ванну и, поскольку ночную рубашку она с собой не взяла, завернулась в махровый гостиничный халат. Завтра она расскажет Сэму про миссис Эади. Ему об этом можно рассказать, вот только разобраться бы самой, что рассказывать, какие последствия имела та встреча.

Что она значила для самой Урсулы?

Женщина была так вежлива. Так любезна. При виде незнакомой, хорошо одетой дамы с бледным встревоженным лицом она сразу же поздоровалась и спросила, чем ей помочь. Урсула, заикаясь, выговорила свое имя. Слова не шли с языка. В жизни она не падала в обморок, но теперь боялась, что с ней это может случиться.

— Вам, кажется, плохо. Зайдите в дом, присядьте.

Урсула покачала головой. Если ей предстоит объясняться с дочерью этой женщины — разумеется, тут замешана дочь, — она предпочитает сделать это по всем правилам, резко и гневно, а не пользоваться ее гостеприимством. Но и эти соображения отступили перед накатившей дурнотой. Урсула, спотыкаясь, прошла в дом, в маленькую гостиную, ничего не видя вокруг. В глазах потемнело, она почти ослепла. Она не ожидала от себя такой слабости, не знала, что настолько не готова встретиться с этим домом и его обитательницами. Во всяком случае, не предполагала полной капитуляции, не думала, что страх и потрясение загонят ее в чужое кресло, заставят низко опустить голову, сжав ее обеими руками, и оставаться в такой позе, пока не отступит обморочная дурнота.