Барбара Вайн - Черный мотылек

— Многие, но не ты.

— Да. Тем лучше, верно?

Ей требовалось от него совсем другое: любовь, поддержка. Кто-то — вернее, Джеральд — должен был сказать ей: скоро ты полюбишь маленькую. Бери ее на руки каждый день, поставь ее кроватку в свою комнату, проводи с ней больше времени, обнимай, целуй. Но он попросту назвал Урсулу странной. Признал, что ее поведение ненормально. Ей представлялось: вот они сидят все вместе, например на большом диване в гостиной. Сара у нее на коленях, Хоуп на руках у Джеральда, но все рядом, все четверо тесно прижались друг к другу, они семья, единое целое. Тогда бы все наладилось, она бы полюбила младшую дочку, она бы стала счастливой. Если бы Джеральд любил ее, Урсула бы любила их всех.

Однажды она гуляла с Сарой, девочка упала, а когда Урсула наклонилась помочь ей, оттолкнула мать и заверещала:

— Хочу к папочке!

Собравшись с духом, Урсула спросила Джеральда, когда он вернется в их общую спальню. Ей понадобилось все мужество, чтобы задать этот вопрос. Какая нелепость: несколько дней репетировать слова, которыми собираешься призвать мужа на супружеское ложе! Разве ее мать поступила бы так? Или Хелен? Или Сирия Артур? Иногда в голову приходила безумная мысль: для жизни с Джеральдом нужен опыт, ей следовало побывать чьей-то женой до него. Тогда бы она знала, как наладить отношения.

Эти слова она произнесла легким, дружеским тоном. Подумывала, не разыграть ли застенчивость или пококетничать, но в конце концов предпочла спросить просто и как бы невзначай:

— Когда ты вернешься в нашу спальню?

— Каждую ночь приходится вставать к Хоуп, — ответил он.

— Мы услышим ее из нашей комнаты.

Джеральд промолчал. Она подумала — однажды ночью он сам придет. Постучит в дверь, пройдет по комнате, приблизится к кровати, где ждет его возлюбленная, как поступали мужчины в романах — только не в его романах. Когда она читала эротические сцены в его книгах, читала и перечитывала (тайком от самой себя), сердце начинало биться сильнее, Урсула чуть не падала в обморок. Неужели он сам проделывал все то, о чем писал? Но она не могла спросить Джеральда, она почти не осмеливалась задавать ему вопросы.

После рождения Хоуп она утратила сексуальное желание и думала, что оно уже не вернется. Посоветоваться ей было не с кем. Можно спросить врача, Хелен, Сирию, но только не мать. В молодости — ей было всего двадцать семь, но она уже рассуждала о молодости как о прошлом — Урсула не анализировала свои побуждения, мысли, страхи и надежды, но теперь заглянула себе в душу. Ей ведь оставалось только думать.

Она забросила борьбу за разоружение, после рождения Хоуп не посещала митинги, хотя и чувствовала легкий укол вины. Если американцы намереваются сбросить бомбу на русских, а русские отплатят им тем же, Урсуле их не остановить. Когда Хоуп исполнилось три месяца, приняли билль, узаконивший частные гомосексуальные отношения между взрослыми гражданами по взаимному согласию. И тут Джеральд оказался прав: перемены произошли без ее малейшего участия. Урсула перестала спрашивать, из какой страны импортированы яблоки и апельсины, покупала их без разбору и больше ни в каких кампаниях не участвовала.

Потом «та женщина» уволилась, ее сменила другая, которая только убирала дом. Детьми занимался Джеральд, они занимали почти все его время. Он писал книги — своей работе он посвящал не более трех часов в день, — возился с девочками, гулял с ними, играл, читал им вслух, даже купал. Читатели уже признали в нем выдающегося романиста, он обретал популярность, но в Хэмстеде, когда Джеральд катил по Хит-стрит двойную коляску с младенцем и двухлетней девочкой, на него оглядывались не из-за литературной славы. Как странно, что такой мужчина — высокий, к тому времени уже набравший вес, с длинными вьющимися черными волосами, с таким чувственным лицом, полными губами, орлиным носом, пристальным, хотя и полускрытым нависшими веками взглядом — гуляет с детьми.

Иногда, глядя на Джеральда — а она часто смотрела на него, — Урсула удивлялась, почему природа наделила уроженца Ипсвича столь нетипичным для англичанина лицом. Испанские или португальские черты, а то и мавританские. Или, может, ирландские? На одежду он не обращал внимания, была бы удобная. Если бы в ту пору мужчины его возраста надевали джинсы, он бы носил их. А так водил девочек по Хит-авеню или к пруду Вайтстоун в старых фланелевых брюках, спортивной куртке и грязном шарфе вместо галстука.