Барбара Вайн - Черный мотылек

Но Урсула боролась с ним. Уговаривала себя: это всего лишь игра воображения. Не может быть, чтобы прототипами послужили ее сестра Хелен с мужем. Она чересчур восприимчива, эгоцентрична, склонна к паранойе. Видеть себя в вымышленном персонаже — признак нездорового тщеславия. Адела Черчхауз — или Роджер Паллинтер? — говорила, что, если герой списан с реальной личности, сам прототип об этом не подозревает, зато люди часто узнают себя в персонажах, списанных с других.

Но когда в 1984 году Урсула начала перепечатывать «Впроголодь», сомневаться уже не приходилось.

Знаменитая актриса, дружившая с Джеральдом Кэндлессом, продекламировала вторую часть «Улисса» Теннисона. Менее известный актер, также бывавший в Ланди-Вью-Хаусе, прочел «Иордан» Герберта. [8] Джордж Герберт (1593–1633) — английский поэт. Урсула, сидевшая в первом ряду с дочерьми по правую и по левую руку (младшая, прячась под огромной черной шляпой, то и дело заходилась в рыданиях), подумала, как неуместен «Иордан» на поминках по ярому атеисту. Уж о Джеральде никак нельзя сказать, что он воспевал Бога, а потому не завидовал тем, кто восторгается соловьем и весной.

Певец, исполнивший песню Гуго Вольфа, [9] Гуго Вольф (1860–1903) — австрийский композитор. был Урсуле незнаком. Участников торжества выбирала Хоуп. Скорее всего, тех, кого бы пригласила на свои поминки, если бы задумалась. Роджер Паллинтер, худой и старый, опираясь на два костыля (он страдал артритом), прочел свои стихи. Надо же, подумала Урсула, он еще что-то пишет. Колин Райтсон, тоже дряхлый старик, произнес речь. Настоящий панегирик, решила Урсула. Какое странное ощущение — смотреть на человека, который был когда-то твоим любовником, слушать его голос и не чувствовать ничего — ничего, кроме нетерпения и легкой неприязни.

Надо бы взять за руку бедняжку Хоуп, поддержать ее, но Урсула боялась непредсказуемой реакции дочери. За ее спиной кашлял и отхаркивался Роберт Постль, он подхватил простуду и теперь распространял инфекцию в радиусе двух метров. Капелька брызнула ей на шею — Урсулу передернуло. Пока Райтсон гнусавил и гудел, его жена в дальнем ряду нацепила очки и начала просматривать лист в черной рамке со списком стихотворений и песен — еще одна заготовка Хоуп. Наверху страницы шрифтом «таймс» набрано: «Джеральд Кэндлесс, 1926–1997». Наверное, миссис Райтсон, как и Урсулу, слегка шокировала эпитафия на латыни: Vixit, scripsit, mortuus est.

— Жил, писал, умер, — хрипло прошептала Тэсса Постль.

Урсула вздрогнула. Ничего, в три пятьдесят она сядет на поезд, к семи будет в Эксетере, а оттуда на другой электричке доберется до Барнстепла где-то к девяти. Обе девочки уговаривали ее остаться на ночь. Урсула была тронута, хотя приглашение Хоуп прозвучало не слишком искренне. И сестра Хелен тоже звала к себе. Может быть, Урсула и согласилась бы, но не хотелось потом добираться с утра от Каршелтона на вокзал Паддингтон. Наконец церемония закончилась, орган заиграл мелодию повеселее, Адела Черчхауз мурлыкала в такт и чуть ли не танцевала в проходе. Лондонские писатели хлынули из церкви во двор, примыкавший к Пикадилли.

Какие-то люди, совершенно ей незнакомые, лезли целоваться на прощанье. Роберт Постль, утирая нос и рот бумажным платочком (Тэсса держала наготове пачку), приговаривал, что им надо встретиться, поговорить, и насчет этой новой книги… Когда она снова выберется в Лондон? Можно ли пригласить ее на ланч? Я не имею никакого отношения к книге, возразила Урсула. К этому времени вокруг них собралась довольно большая толпа, но никто не возмущался, даже не удивлялся тому, что Урсула оказалась в центре внимания. Она — вдова, и ей положено скорбеть, сокрушаясь об утрате такого мужа, как Джеральд Кэндлесс. Любая женщина горевала бы на ее месте. К удивлению Урсулы, на помощь пришла Сара, тронула за локоть. Такси уже ждет, они с Хоуп проводят мать на Паддингтон.

И впрямь знаменательный день, думала Урсула, не веря своим глазам. В такси дочери снова уселись по бокам от нее, и она была тронута — Джеральд никогда не мог бы так ее растрогать. Папы нет, но мама с ними, единственный родной человек — в этом все дело? Поэтому они переменились? Так или иначе, с ней самой творилось что-то необычное, чего не бывало годами. Глаза наполнились слезами, но не теми, которые можно остановить, — настоящий поток заструился по щекам.