Сэм Хайес - В осколках тумана

Я спустился в каюту. Опьянение избавило меня от того первого укола страха, что неизбежен, когда твой ребенок исчезает. Когда я видел Флору в последний раз, она сидела за столом и рисовала.

— Где она, приятель?

Я открыл дверь крошечной уборной. Пусто.

— Черт, — помнится, сказал я, все еще уверенный, что она на лодке. — Вы что, прятки затеяли?

— Нет, — напряженно ответил Алекс. Он уже все понял.

— Флора должна быть где-то здесь.

Я выбрался на палубу, заглянул во все ящики, где мог уместиться маленький ребенок. Ничего, если не считать заплесневелых штормовок и ветхих канатов. Я открыл застекленную дверь, ведущую из рубки на переднюю палубу, и поискал на носу. Пусто. Должно быть, я не заметил ее на кухне. Пиво притупило инстинкты, но сердце билось уже быстрее.

— Флора, ты куда пропала?

В голосе мешались тревога, раздражение и надежда, что моя маленькая девочка затеяла веселую игру. Сколько же раз она вот так пряталась от меня, замирая от счастья.

— Она была здесь, пап, правда. Она рисовала, а потом играла с куклами.

— Флора! — заорал я, зная, что это бессмысленно. Но может, она уловит вибрацию воздуха, в которой угадает свое имя, и выберется из своего тайника?

С удвоенным рвением я принялся по новой обыскивать катер. Заглянул в каждую дыру, открыл каждую дверцу. Обшарил машинное отделении, попутно отметив, что после того, как отыщу Флору, надо будет выкачать воду.

— Ладно, приятель. Давай поищем на берегу. Наверное, она выбралась вслед за тобой.

— Наверное, — согласился Алекс. — Хотя я велел ей оставаться здесь.

Он нежно коснулся моей руки, и на секунду я подумал, что это Флора подкралась к нам сзади.

— Папа, с ней ничего не случится, правда?

— Конечно, нет.

Во рту было сухо, и слова вышли безжизненными.

Меня обнаружил садовник. Я лежала в конусе солнечного света, перемазанная рвотой и кровью. Сознание отказывалось воспринимать реальность, и я снова и снова проваливалась в омут беспамятства, лишь ненадолго приходя в себя.

— Боже милостивый! — Он наклонился надо мной, и я замерла от страха. — Что здесь произошло? Девочка, что с тобой?

Грубая, точно кора дерева, ладонь нежно коснулась моей щеки. Я вздрогнула и посмотрела на него. Язык превратился в распухший кусок мяса, почти закупорив гортань. Я попыталась сглотнуть и скорчилась от боли. Испачканные кровью ноги горели от многочисленных порезов, кто-то словно вырезал ножом по живому, по мне. Я не могла ни говорить, ни убежать. Я была точно загнанное животное, которое ждет, что сделает человек — прикончит или спасет. Мне было все равно, что он сделает, лишь бы боль утихла.

Приехали полицейские. С недоумением смотрели на меня, задавали вопросы, на которые я не могла ответить. Вызвали «скорую», и, пока она ехала, полиция опросила садовника и мистера Босли-Грина. Всех потрясло, что столь ужасное событие произошло в день свадьбы его дочери. Наконец меня увезли в больницу.

Я была пятном на светлом дне, досадная помеха, омрачившая праздник своим видом — голая, окровавленная на грязном полу. Меня следовало поскорее прикрыть и увезти как можно дальше. Все выглядело так, будто Дэвид заботливо спланировал страдания для меня, растянув на долгие годы.

В больнице меня навестил инспектор полиции, но говорить я по-прежнему не могла. События в памяти застряли обломками автокатастрофы: фрагменты веселья перемешались с осколками боли и ужаса. Действие наркотиков еще не прошло, и мир для меня был словно за мутным стеклом. Я не различала деталей, и все казалось каким-то нереальным. События я изложила инспектору, царапая каракули в маленьком блокноте. Настолько маленьком, что вряд ли его страниц хватило бы, чтобы поведать правду. Но силы меня оставили раньше, чем закончились чистые страницы.

— Мисс Маршалл, изнасилование — серьезное обвинение. Да еще на свадьбе! Молодой человек, которого вы обвиняете, очень расстроен тем, что с вами случилось. Узнав о происшедшем, он добровольно явился в полицию. Вы уверены, что излагаете только факты? — Инспектор проводил взглядом хорошенькую медсестру, которая вышла из палаты. Длинные ноги, едва прикрытые накрахмаленным халатиком, интересовали его больше, чем мои показания.

Я молча смотрела на него. Этот человек представления не имел, что я чувствую. Мне хотелось вывернуть себя наизнанку и сжечь то, что от меня осталось. Я ненавидела себя. Ненавидела за то, что сотворил со мной Дэвид. Доверие, дружба — будущее — все уничтожено. Я взяла карандаш и снова начала царапать в блокноте. Меня ведь так и не спросили, откуда все эти раны. Я подтолкнула блокнот к детективу. Кожу все еще холодило лезвие ножа.