Лин Ульман - Благословенное дитя

— Я еду медленно. Каждые пять секунд смотрю в зеркало заднего вида. Я веду машину. Мне нужно доехать до Эребру.

С детьми все в порядке. Магнус уехал вместе с одноклассниками в Польшу. Они собрались посетить концлагеря Освенцим и Биркенау и еще два — Эрика забыла названия. Сейчас он в Кракове. Он написал ей эсэмэску: купил куртку и брюки. Там дешевле, чем в Норвегии. Про концлагеря ничего не написал. Анэ самостоятельная — сейчас она живет у подружки. Анэ тоже прислала эсэмэску: « Привет мама. Удачной поездки ☺ Будь осторожна. Я переночую у А вместо Б ладно? ☺ Папа разрешил».

Эрика подумала о большой квартире в районе Грюнерлэкка, возле парка Софиенберг. Она жила там вместе с детьми. Сейчас квартира пустая. Она пустая, потому что Эрика решила навестить отца, который стал островитянином, жителем Хаммарсё.

Решила поехать на Хаммарсё, где не была уже двадцать пять лет.

Решила поехать к Исаку, с которым обычно общалась лишь по телефону.

В последний раз голос его казался очень слабым.

— Как у тебя дела, Исак?

— Всему конец, Эрика, — ответил он.

— Я могу приехать к тебе. — И тут же пожалела о сказанном.

— Ты же не хотела сюда приезжать, — сказал Исак.

— А сейчас хочу, — ответила Эрика.

— Ты была здесь в последний раз, когда тебе было… Сколько? Пятнадцать? Или шестнадцать?

— Четырнадцать. Когда я в последний раз приезжала на Хаммарсё, мне было четырнадцать, — ответила Эрика.

— Четырнадцать лет! Черт возьми! Ты тут не была уже… Тебе сейчас сколько?

— Тридцать девять, — ответила Эрика.

— Тебе уже тридцать девять? — помолчав, спросил Исаак.

— Да.

— Так, значит, ты уже не очень-то молодая, — сказал он.

— Да, Исак. И ты тоже!

— А Лауре сколько?

— Лауре тридцать семь.

Исак ничего не сказал, но Эрика добавила:

— И если тебе интересно, то Молли сейчас тридцать.

— Ты не приезжала сюда двадцать пять лет. Не вижу смысла приезжать сейчас, — сказал Исак.

— Наверное, пришло время.

— Сейчас? Ты приедешь прямо сейчас? Погода плохая, обещают снежные бури, а в снежные бури сюда никто не ездит.

— Мы что-нибудь придумаем, — сказала Эрика.

— Я больше не хочу ничего придумывать. Мне скоро девяносто!

— Тебе только восемьдесят четыре, — возразила Эрика, — мы можем посмотреть кино. Я привезу диски. У тебя есть DVD-проигрыватель?

— Нет.

— Ну нет так нет. Тогда я привезу видеокассеты.

— Эрика, не приезжай. Нам придется изображать, что мы друг друга любим, а в моем возрасте это дьявольски утомительно.

— Мне все равно. Я приеду к тебе, — сказала Эрика.

Она пожалела. Ей не хотелось. Она не желала его видеть. Его присутствие для нее невыносимо. Телефона больше чем достаточно. Но она уже сорвалась с места. Маленькая девочка сорвалась с места. Слабый старческий голос в телефонной трубке. Мысль о жизни без папы. «Всему конец, Эрика».

На фотографии две маленькие сестренки с длинными светлыми волосами. Они пожимают друг другу руки. Формально, вежливо и серьезно, словно главы двух карликовых государств.

Каждое лето с 1972 по 1979 год Эрика улетала из Норвегии в Швецию, так что голова Элизабет могла отдохнуть, а самой Элизабет удавалось подлечить истрепавшиеся за зиму и весну нервы. Эрика полностью соглашалась с матерью, когда та говорила: «Пришло время, чтобы великий Исак Лёвенстад в кои-то веки взял эту ответственность на себя».

— Но знай, Эрика, я ужасно, просто ужасно рада, что у меня такая дочь, как ты!

Каждый раз, рассказывая, как она рада быть матерью Эрики (а Элизабет говорила об этом часто и вроде как ни с того ни с сего), она обнимала дочь и целовала. Чмок! Чмок! Чмок! Ты моя девочка! Поцелуи были щекотными, а Эрика боялась щекотки, она начинала задыхаться, ей хотелось вырваться и убежать. Но вместо этого она смеялась. Когда тебя щекочут, то поневоле смеешься, сердиться же на Элизабет невозможно.

Эрика попыталась было объяснить матери, что ей нравится, когда ее целуют, а когда щекочут — нет, но не смогла подобрать нужных слов. У нее не получилось. Элизабет поняла ее неправильно: подумала, что дочь просит еще поцеловать, поэтому опять обняла Эрику и принялась целовать и щекотать ее. Они смеялись и хихикали.

Перед тем как отправить Эрику на Хаммарсё в первый раз, летом 1972 года, Элизабет много говорила. Она сказала, что Эрика должна ежедневно менять трусы и не рассчитывать на то, что новая жена Исака будет ей каждое утро приносить чистое белье. А после еды Эрика должна говорить «спасибо», чтобы никто не подумал, будто она застенчивая дурочка. Эрика должна показать Исаку и его новой жене письмо от директрисы, в котором говорится о ее успехах в школе. Эрика была способной девочкой — хорошо читала, хорошо писала, хорошо считала, усердно поднимала руку, хорошо работала в группах и самостоятельно, ее вещи всегда в порядке, только на физкультуре у нее не все получается, и еще она не очень ладит с одноклассниками. Эрика тянется к учителям, а на переменах чувствует себя неуверенно. Директриса написала, что Эрике неплохо бы побольше заниматься рисованием. Например, белый медведь, которого она нарисовала, не слишком-то похож на белого медведя. Он скорее напоминает морское чудовище с большими зубами, оскаленной пастью и мокрыми глазами. По словам директрисы, «задание заключалось в том, чтобы нарисовать настоящего белого медведя». Однако в целом письмо было скорее положительным. Так сказала Элизабет, несколько раз прочитав письмо. Следовательно, его вполне можно показать отцу ребенка. Еще Элизабет сказала, что Эрика должна звонить ей по меньшей мере раз в два дня и рассказывать, что она делала. Если не позвонит, Элизабет будет беспокоиться. Сама она не желает звонить в Хаммарсё и разговаривать с новой женой Исака. Эрика должна помнить, что отец может и вспылить, но это происходит без особой причины. В общем, конечно, причина есть, но это вовсе не так страшно, как кажется на первый взгляд. Эрика не должна расстраиваться, если он будет ругаться. Ну, очень сильно расстраиваться не стоит. Элизабет сказала, что язык у Исака — как у змеи. Того и гляди высунется и ужалит.