Лин Ульман - Благословенное дитя

Вот они! Худощавый Исак и огромная Элизабет! В молодости, укладывая ее на кровать, он разворачивал Элизабет, словно большой ковер ручной работы. От его прикосновений не могли укрыться ни единое пятнышко, ни один сустав, ни одна морщинка. Но ему было мало. Он желал большего. Она позволяла ему смазывать живот мазью и прикладывать к нему датчик, так что кожа словно исчезала, а на экране появлялось изображение ее внутренностей. Нет, ему и этого не хватало, не хватало этой невыносимо прекрасной Элизабет, ее желудка, мочевого пузыря, матки, яичников, родового канала, ее хрящиков, мышечной ткани и кровеносных сосудов. И вот однажды — смотри, Элизабет! Внутри тебя — зародыш сроком девять недель! Девятинедельная Эрика. Или не Эрика. И ему вовсе не девять недель. Может, это что-то иное. Не человек. И у него нет возраста. Просто что-то, что когда-нибудь превратится в человека, и у него будет возраст, станет девятинедельной Эрикой, которая примется кричать и тянуться к материнской груди. А сейчас оно темное, оно шевелится и напоминает медузу. Комок или пятно, которое зачастую, приоткрываясь, кровью и слизью вытекает из женского тела. Однако случается, что оно остается внутри, пускает корни, растет и раздается вширь, будто дерево или раковая опухоль. Звуки хора, перетекающие друг в дружку: звуки, рисующие картину. На экране пятно, которого прежде там не было. В матке, в самой глубине божественно прекрасного тела Элизабет.

В твоем божественно прекрасном теле, Элизабет, рос ребенок. И он не желал исчезать. Ты бегала вверх-вниз по всем лестницам, которые попадались на твоем пути. Ты бегала по улицам, не садясь в автобусы. Ты бегала в магазин за едой для себя и своего гениального супруга, бегала на репетиции в Театр оперы и балета, где выдыхала и втягивала живот, которого пока еще не было. Вверх-вниз, новые лестницы. По утрам ты отправлялась на пробежку и бегала до тех пор, пока не упала во время репетиции (падение было почти идеальным) и тебя не вырвало на двух подбежавших помочь девушек. Тебя вырвало на белые костюмы, прозрачные трико, гетры и балетные туфли, крепко завязанные крест-накрест вокруг лодыжки. Тебя вырвало, и запах рвоты перебил запах мела — повсюду мел, ты не выносишь его запаха, пол и твои туфли вымазаны мелом. Однако ребенок никуда не делся. Ты бегала без передышки, но твой ребенок крепко вцепился в тебя, и под конец тебя рвало беспрестанно. Ты отменяла репетиции, прогуливала тренировки, и тебя заменили другой балериной. Убери это, Исак! Убери! Я не хочу, понимаешь?! Я не хочу рожать! Во всяком случае, этого ребенка! Не сейчас! Однако Исак, от которого исходил какой-то странный запах, наотрез отказался убивать ребенка. «В тебе растет новая жизнь, Элизабет, жизнь», — сказал он и прикрыл за собой дверь. Твое тело, Элизабет, стало бесформенным, оно раздулось. «Чем от тебя пахнет, Исак? Переперченной едой? Потом? Туалетной водой? Мылом? Спермой? Кофе? Снегом?» — «Скоро ты увидишь своего ребенка, — сказал он, — и, если будет девочка, назовем ее Карин, ведь это прекраснейшее из имен». Твой живот вырос. Руки отекли. Ты вытащила швейную машинку и моток шелковой розовой тесьмы. Ты отмерила и отрезала четыре одинаковых кусочка, а потом пришила их к туфелькам. «Черт меня побери, если я назову тебя Карин», — шептала ты ребенку, швыряя туфельки в стену. Потом ты на какое-то время потеряла зрение. Маленькая балерина! Руки твои толстые и уродливые, в твоих ягодицах геморрой, ноги твои посинели, как у старухи, и теперь ты стала по-настоящему большой. Слишком большой для танцев, слишком большой для бега, слишком большой для сна и разговоров. Ты превратилась в огромного белого кита, Элизабет. Огромный белый кит неподвижно лежит на морском дне и ни слова не говорит.

Лаура, и раньше ездившая этой дорогой, сказала, что обычно поездка до Хаммарсё на машине занимает двое суток. Двое суток с ночевкой в Эребру. Однако Эрика выехала слишком поздно, а в дороге ее застала снежная буря, поэтому она добралась только до Арвики. Она не стала останавливаться, чтобы поесть котлет с пюре и брусничного варенья. Исак был прав. Слишком темно. Скользко. Ей не следовало ехать.

Эрика громко сказала:

— Вот так люди и гибнут, они просто ездят на машинах в такую погоду. — И еще: — Ты был совершенно прав, Исак. Мне не следовало ехать!

Рядом с ней на пассажирском сиденье лежал мобильник. Ей нужно всего лишь набрать номер. Уж кто-кто, а Исак поймет. Он даже примется уговаривать ее вернуться в Осло. У него гора с плеч свалится. Она ехала по шоссе и собиралась остановиться перекусить в Боде.