Татьяна Алексеева - Выход где вход

Податься в фенологи — моя тайная мечта, — расцвела в ответ Вера. — Но ещё больше завидую древним китайцам. Вот жизнь у людей была! Сидишь себе на берегу, плетешь корзину и тихо наблюдаешь за переменами в природе. За тем, как всё взаимосвязано. Ветер осенью подул — листья взлетели, а где полёт, там и падение… Так и плетёшь вместе с циновкой или сетью древнюю китайскую философию. Не сходя с места, без лишней суеты.

Следом за Верой на кухне появилась Марина, в лиловом вязаном платье почти до пят, с овальным вырезом, обнажающим ключицы. Разбегающиеся в стороны рыжие пряди прихватила обручем. За ней плелся кот с отсутствующим взглядом и ленцой в походке. Не доходя до середины кухни, развалился возле двери.

Зайка, тебе чай или кофе? — нежно поинтересовалась Марина. — А, может быть, ты есть хочешь? Подогреть?

Нет-нет, мне — чай! — бодро откликнулась Вера, внутреннее сжавшись от интимного 'зайки'.

В ребристые темно-синие чашки с золотым узором потекла дымящаяся заварка.

— М-м-м-м, — Вера потянула носом воздух. — Сегодня чай с лепестками розы? Или это имбирь с кусочками земляники? Что-то я в них путаюсь…

— Почему только розы? — поправила Марина, выставляя на стол блюдо с лимонным пирогом и прозрачные вазочки со сладким. — Там еще голубика, соцветия мальвы, макадамский орех.

— Чем вы тут занимаетесь? — изобразила недоумение Софья. — Я прямо в кружке завариваю нашу незатейливую 'Бодрость', да так чтоб ложка стояла. Больше всего люблю простой чифирь, без изысков.

Умные Софьины глаза светились над чашкой. От её фигуры веяло надежностью, энергией и веселостью. За долгие годы знакомства Вера ни разу не слышала, чтобы Софья кого-нибудь винила или на что-то жаловалась… Хотя бесконечно болеющий ребенок, безденежье, съемные квартиры и сварливые родственники были далеко не полным перечнем её жизненных проблем.

— Ну, давай, рассказывай, — потянула она Софью за рукав, тоном ребенка, заждавшегося сказки. — Как там у тебя? Что творится?

Некоторое время тишина нарушалась лишь звучанием хорошо поставленного, благодаря преподавательской работе, баска. Из любой незатейливой жизненной истории Софья ухитрялась слепить новеллу, смакуя детали, живописуя характеры и до конца выдерживая интригу. Но, даже корчась от смеха, Вера успевала подумать: 'Как она ухитряется свои житейские ужасы превращать в уморительный анекдот? Я бы повесилась, если б на меня столько трудностей свалилось. Мне и моих-то достаточно'. Судя по выражению Марининых глаз, она думала примерно то же.

Обе обхаживали Софью чуть-чуть по-детски — подкладывая куски пирога, подливая свежего чая, нежно заглядывая в глаза. Не знали уж, как и выразить ей свое обожание. Но прямо выплеснуть восхищение её личностью почти не удавалось. Она тут же оборачивала всё в шутку, скрываясь за какой-нибудь забавной маской. Подтрунивать над собой Софья никогда не уставала. Друзьям оставалось лишь надеяться, что она чувствует, как те её любят, и смиряться с предлагаемой дистанцией. В конце концов, это была оборотная сторона так восхищавшей их в Софье жизненной стойкости.

По Софьиной голове равномерно пробивала седина — не прядями, а отдельными искрами, отчего волосы у неё стали цвета перца с солью. Вокруг глаз и губ залегли глубокие морщины. Дрябловатая, блёклая, отливающая синевой кожа изукрашена зигзагами сосудов. И сколько бы она не смеялась, глаза оставались серьёзными. Подмечая все эти приметы возраста, Вера считывала по ним степень Софьиной усталости. Догадывалась о том, что оставалось нерассказанным, упрятанным за комичными историями.

Вера вглядывалась в Софью, надеясь получить подсказку. Пробовала за её словами и обликом различить что-то важное для себя… Может, вот как надо жить — упереться в свою задачу, отрешиться от всех и тихо, как крот, рыть свой ход сквозь земную толщу? Ведь и Вера могла бы вернуться к своей научной теме, тупо писать статьи за три копейки. Подрабатывать на пяти работах… Да почему бы и заброшенный диссер не попробовать закончить? Светлана Савельевна будет только 'за'. Формальных препятствий к возвращению в профессию вроде бы не было, кроме соображений о зарплате. По крайней мере, Вере так казалось.

Она перевела взгляд на Марину. Плечи туго обтянуты шалью. Светло-рыжие кудри рвутся на волю из-под тесной дырчатой вязки. 'Как золотая рыбка, забившаяся в сети', - подумалось Вере. Такая чуткая, восприимчивая, даровитая… А куда всё это ушло? Без остатка ли Маринина одарённость растратилась в устройстве домашнего уюта, на нелюбимой, но денежной работе? Не получалось у Веры смириться с тем, что подруга, которую она с юности считала талантливее и во всём превосходнее, слилась с глянцевыми обложками. Ей упорно мерещилось, что дом и внешний вид Марина поддерживает безупречно, а вот свой дар и литературное чутьё совсем не посчитала достойными пестования и ухода.