Фарли Моуэт: Доброго пути, брат мой!

Когда олений паводок наконец схлынул, ножу Коналы выпала трудная работа. Она сняла, выскоблила и размяла несколько великолепных шкур на будущую одежду и спальные мешки, потом занялась выросшей горой мяса и стала нарезать его прозрачными пластами, которые потом развешивала на кустиках карликовых ив. Когда они высохнут, то получится легкая, хорошо сохраняющаяся еда, которой будет достаточно, чтобы прокормить мужчину и женщину — покалеченного мужчину и больную женщину — весь предстоящий им долгий и нелегкий путь.

Почувствовав прилив сил от живого окружения огромного стада, Лэвери пошел ей помогать. Она подняла навстречу ему сияющее лицо. Конала отрезала ломтик мяса и протянула Лэвери, а когда он впился в него зубами, радостно улыбнулась. Потом он подал идею сделать плиту из двух пустых канистр, чтобы можно было формовать собранный Коналой жир в белые пирожки — пищу и вместе с тем топливо на будущее.

Следующие несколько дней выдались сухими и ясными. Пока развешанное мясо сушилось, Конала неустанно трудилась, мастеря для них обоих зимнюю одежду. Она так нещадно тратила силы, что на щеках снова проступил горячечный румянец, а резкий отрывистый кашель усилился. Если же Лэвери пытался как-то убедить ее не очень налегать на работу, она выказывала явное нетерпение, оставляя его слова без внимания. Конала знала, что делает.

Наконец примерно в середине сентября она решила, что все готово. И повернувшись спиной к изготовленной белыми чудесной машине, она отправилась на поиски своих родичей, Лэвери похромал за ней.

Небо потемнело, и порывы холодного ветра принялись швырять снег на затянувшиеся льдистыми кристаллами болотца. Однажды пришлось остановиться на ночлег раньше обычного из-за сильного бурана, который слепил глаза мокрым снегом. Конала вышла из их маленькой походной палатки, чтобы набрать хвороста для костра. Задремавший Лэвери вдруг услышал сквозь завывания ветра ее зов.

В ее голосе явственно слышалась тревога. Схватив копье и припадая на обе ноги, он кинулся наружу из палатки и тут увидел бегущую к нему через долинку Коналу. За ней зловещей тенью вырисовывался в свинцовом рассеянном свете огромный медведь-гризли — гроза здешних бесплодных земель.

Увидев, что Лэвери застыл на склоне прямо перед ней, Конала подалась вбок, хотя это движение сократило расстояние, отделяющее ее от медведя. Лэвери тут же сообразил, что она пыталась отвлечь зверя, занес копье над головой и ринулся вниз, крича и ругаясь во всю мочь.

Внимание медведя переключилось с женщины на странное зрелище, которое являл собой Лэвери. Выпрямив спину, гризли в нерешительности сел на массивные задние лапы и уставился на человека сквозь летящие хлопья снега.

Когда от медведя его отделяли уже считанные ярды, Лэвери споткнулся и упал, затем беспомощно прокатился по камням и очутился на спине, глядя на огромную квадратную медвежью морду прямо над собой. Медведь ответил бесстрастным взглядом, шумно втянул ноздрями воздух, опустился на четыре лапы и побрел прочь.

После встречи с гризли Лэвери окончательно переродился, Одетый в оленьи шкуры, с окаймляющей лицо темной бородой и отросшими до плеч волосами, он обрел гибкость, энергию и особую, ранее не свойственную ему наблюдательность. Он больше не был чужаком во враждебной стране. Теперь он по праву стал называться мужчиной, обретя возможность жить в мире более древнем, чем тот, к которому он привык.

С Коналой он познал то единство, ту общность, какие прежде ощущал только с экипажем своего бомбардировщика. Проведенные вместе недели постепенно уничтожили языковый барьер, и теперь ему становилось яснее то, что прежде было абсолютно непонятным. Но все же главный вопрос оставался без ответа с тех самых пор, когда она вернула к жизни его бездыханное тело на таком далеком теперь каменистом гребне, как бы разделившем надвое его судьбу.

Некоторое время они двигались вниз по уже застывшей и укрытой снегом реке, ведущей, как ему дала понять Конала, к морскому побережью. И с каждым днем силы у Лэвери все прибывали, а Конала все больше слабела. Ночами, когда женщина думала, что он спит, она тихо постанывала, днем же едва могла пройти сотню-другую метров, прежде чем ее опять начинал бить кашель, а на снегу у ног расплывались кровавые пятна.

Когда их настигла первая настоящая пурга, уже Лэвери ставил палатку и разводил огонь из лишайников и оленьего жира, чтобы сварить немного сушеного мяса. Конала лежала в спальном мешке, пока он готовил еду, а обернувшись к ней, он увидел, что страдальческие морщинки у ее рта слились в глубокие складки. Он подошел ближе и поднес к ее пересохшим губам теплый суп. Отпив глоток, она снова легла, и было видно, как ярко блеснули ее глаза в тусклом свете костерка. В их глубине он прочел подтверждение тому, чего боялся.