Владимир Лорченков - Хора на выбывание

— Да, это так, — ответил Бодюл, и поморщился.

— Не журись, старик, — ласково положил ему на плечо руку Юрий Рошка, — мы потратим эти деньги на правильное дело.

— А что будете делать со мной? — спросил Бодюл.

— И со мной?! — подал голос Иван Георгиевич Рошка.

— Пожалуй, — рассудил Юрий, — вам действительно пора уходить.

Воронин и Лоринков тактично вышли в другую комнату.

— Вот и пришла пора прощаться, — тяжело сел на диван отец Юрия.

— Да… Даже и не знаю, чего вам на прощание сказать.

— Ничего не говори. Вынимай записку. Только помни: каждое 7 ноября. Цветы. К памятнику Штефана. Эти двое про лагерь пронюхали что-то?

— Вряд ли, — вяло сказал Бодюл, ждавший своей очереди, — наверняка нет.

— А разве и вы про лагерь знали? — удивился Юрий.

— Да, — отрезал Бодюл, и почти крикнул, — не тяни!

Юрий аккуратно вытащил сложенные записки изо ртов Ивана Георгиевича и Бодюла.

— Здравствуй, говорящий потрет, — ласково сказал Воронин и смахнул с холста осевшую на нем за несколько дней пыль.

— Сантименты потом, — рявкнул Лоринков, — сейчас дело!

Отставив портрет в сторону, мужчины увидели, что за ним в стене действительно находится маленькая дверца, причем с ключом. Открыв дверцу, первым в ход полез Рошка. За ним — президент. Замыкал шествие, — которое таковым можно было назвать с трудом, потому что мужчины просто ползи, — журналист. Минут через пятнадцать после того, как они пробирались в узком кирпичном лазу, то и дело натыкаясь на меловые пометки на стенах, впереди забрезжил слабый свет.

— Подвал, — отдуваясь, сказал Рошка.

— Да, но почему свет? За столько лет любая лампочка бы перегорела, — блеснул бытовыми познаниями Лоринков.

— Сейчас все увидим, — решил Воронин, и, порвав ветошь, закрывавшую вход в лаз в подвале, ввалился в помещение.

Рошка и Лоринков поспешили за ним. В небольшом темном подвальчике действительно горела лампочка. На цементном полу валялись ящики из под артиллерийских снарядов. В щелях ящиков поблескивало золото.

— Благодарю тебя, Господь, что укрепил веру мою в тебя, за то, что укрепил меня в минуту трудную и тяжелую…

Лоринков, произносивший все это, встал на одно колено и истово крестился.

— Что это вы юродствуете? — не отводя взгляда от золота, спросил президент.

— На всякий случай, — боязливо глянул в потолок журналист, — мы ведь отсюда еще не выбрались.

Внезапно взгляды мужчин скрестились. Рошка вдруг увидел, что Воронин держит в руках железный ломик, которым расшатали дверь хода. Лоринков облизнул губы и сжал в кармане швейцарский нож. От волнения он выпустил не лезвие, а штопор. Воронин заметил, как предательски оттопыривается карман куртки Юрия…

Четыре квартала. Двести семьдесят пять шагов. Семь сигарет. Он преследовал Лоринкова четыре квартала. Он — невысокий, сутулый человек с черными, вьющимися у висков волосами. Чуть лохматый, в коричневом пальто, с намотанным вокруг жиреющей шеи вязаным шарфом. Когда-то, наверное, белым, а сейчас чуть серым. Он скользил по тонированным витринам магазинов, — те проносились Лоринкова словно дорогие автомобили грядущего Рождества и вселенской скорби. Он внимательно смотрел на журналиста, повернув голову, не опасаясь даже споткнуться. Еще бы: ему это было бы не легко. У Лоринкова часто билось сердце и начало дергаться левое веко.

— Пошел прочь! Прочь! Чего прицепился?! — заорал он.

Охранник банка, куривший на крыльце, бросил сигарету в урну и удивленно сказал:

— Мужик, ты с отражением разговариваешь.

— Знаю, знаю, — ответил Лоринков, — а ты какого дьявола прицепился?

— Да, в общем, так.

— Это все Рождество, — нервно сказал Лоринков, и шмыгнул — гребанное Рождество, Санта-Клаус, куча подарков детишкам, всеобщая нервозность… Понимаешь?

— Понимаю, — снова закурил он, — только шел бы ты отсюда, пока начальник охраны не вышел.

Лоринков так и сделал.

Отражение побежало за ним. Пришлось выбирать те участки улицы, где в магазинах витрины были прозрачными. Но все равно — даже в прозрачных стеклах он поспевал за журналистом. Тот решил переждать в магазине. Над головой закружился снег. Первый снег в этом году. И над головой отражения тоже был снег. Он — отражение, копировал Лоринкова во всем. Полностью. А вот и магазин. «Кастенеда». Это был известный в кругах кишиневской элиты «концептуальный магазин». Лоринков уже бывал там несколько раз, и искренне надеялся, что, по крайней мере, чай, которым его напоят в магазине, не станет задушевно рассказывать про пейот, писающего волка, сияющего Карлоса…