Владимир Лорченков - Хора на выбывание

Илашку, — сотрудник спецслужб Молдавии, в 1 992 году работал на территории Приднестровья. Он убил четырех председателей колхозов мятежной республики, пятерых сельчан и одного агронома. Поэтому он возомнил себя Че Геваррой Закона. Однако МГБ Приднестровья Илашку изловило, и Илие мотал свой срок (пожизненное заключение) вот уже десять лет. В общем, обычная жертва необычных обстоятельств.

Изредка Молдавия требовала отпустить «борца за независимость», на что Приднестровье отказывало «дать волю террористу». Постепенно Илашку стал символом, образом, воспоминанием. Национал-радикалы постоянно включали его в предвыборные парламентские списки. И на депутатском кресле заключенного Илашку горела свеча. Романтично — думал про себя Юрий Рошка, с нетерпением ожидая выдачи зарплаты. Ведь жалование Илашку, числящегося в его фракции, Юрий забирал себе, а жену несчастного Илие гнал прочь…

— Как же мы его освободим? — удивился Воронин.

— Не будьте ребенком, — бросил Лоринков. — Илашку сидит только потому, что его просили не выпускать. А вы попросите выпустить…

Через полчаса на столе президента Приднестровья Смирнова лежала телеграмма с просьбой отпустить на волю заключенного Илашку.

— Антюфеев, — поднял трубку Смирнов, — этот, Илашку, он еще живой там у вас?

— Прикажете удавить?

— Не надо. Помойте, побрейте, и отвезите в Кишинев. Наконец-то они соизволили его попросить.

— Будет сделано.

Еще через два часа Илашку, в костюме и при галстуке, ехал в машине МГБ Приднестровья в Кишинев, плача от счастья. За десять лет заключения узник немного тронулся в уме: по личному распоряжению Антюфеева, в камере Илашку круглосуточно, без выходных, звучала «Калинка» и «Марш славянки». Обе мелодии — одновременно…

Арбайтен, арбайтен! — орал Иван Георгиевич Рошка на заключенных концентрационного лагеря, убиравших тела советских освободителей.

Поодаль в сс-совской форме стояли на вытяжку молодчики из НКВД. Убедившись, что убитые военнослужащие собраны в одном месте, Рошка велел заключенным построиться, после чего обратился к ним с речью.

— Недочеловеки! — специально коверкая русскую речь, прокричал он, — В результате доблестного отражения атак грязных коммунистических варваров войска вермахта и его преданного союзника короля Румынии Кароля Второго сумели изменить ход войны! СССР, в результате применения специальных вооружений, — среди которого чудо немецкой инженерной мысли ракеты ФАУ-2, разгромлен! Вы недостойны читать газеты, но сегодня мы делаем для вас, ублюдки, некоторое исключение. Читайте сегодняшние газеты…

К ногам заключенных высыпали ворох газет, сфабрикованных в типографии НКВД, с заголовками «Москва пала, СССР разгромлен, Сталин убит!». Узники смотрели на Рошку с почти нескрываемой ненавистью — предатель.

— Все возвращается на круги своя! — кричал сентиментальный Иван Георгиевич, с трудом сдерживая слезы жалости к себе и к несчастным скелетам, лишенным чуда, которое снизошло на них совсем недавно, а теперь вот развеялось прахом сжигаемых бойцов — освободителей…

— Только работа сделает вас людьми, нужными рейху! Кто не хочет работать, тот умирает, потому что от живого бездельника для рейха нет пользы. Кто не может работать, тоже умрет, потому что тот, кто хочет работать — может это делать. Значит, кто не может, тот не хочет! Итак, работа это жизнь! Работайте…

В бараке под нарами Елена сделала то, что обещала Василию когда-то ночью у колючей проволоки. Он кончил, и она тоже.

После этого девушка собрала грязные волосы с шеи, и Василий перерезал ей горло заостренной металлической линейкой. Когда она умерла, он лег на нее и попытался вскрыть себе вену на руке. Получилось, лишь, когда он всунул острие глубже, и дернул кровяную нить.

— По крайней мере, — думал он, — мы умираем счастливыми.

Но оба они были несчастны в ту последнюю ночь.

Лоринков спровадил президента из кабинета и продолжил писать.

«…милый друг. Вчера я был на рыбалке в провинции. Удивительное дело, до чего молдавская провинция напоминает мне Соединенные Штаты 50-х годов. Это тем более странно, что, и мы это прекрасно знаем, ни в какой Америке, тем более, 50-х годов, я не был, и быть не мог. Ты вновь скажешь, что в этом повинна „Королевская рать“. Кто знает. Впрочем, я отвлекаюсь, и ты снова меня за это прости. Все это напоминает мне, как в детстве мы рисовали дерево, помнишь?