Владимир Лорченков - Хора на выбывание

Рисуешь ствол, потом ветви, от каждой ветви еще по одной, от той — по две, и так… без конца, до тех пор, пока лист бумаги не прервет рост этого странного дерева.

На рыбалке мы почти ничего не поймали, потом брат дал мне сесть за руль, и мы, не спеша, — ты же знаешь, я плохо и, потому осторожно вожу, — поехали мимо пыльных полей красноватой кукурузы, мимо телег и облаков, задрапировавших неяркое солнце. Хорошо ли ты питаешься? Тепло ли одет? Надеюсь, у тебя все хорошо.

У колодца мы остановились и пили воду из ведра, потому что эмалированная кружка, прикованная в колодезной рукоятке цепью, совсем истрескалась.

Вода была холодной и безвкусной, но я все равно полюбил ее.

В провинции все по-прежнему: живут не спеша, разве что вместо колхозников появились фермеры, впрочем, такие же нищие, как когда-то колхозники.

Недавно я прогуливался по Долине Роз и вспоминал, как мы все тогда собирались у навесного моста пить вино, делиться планами на будущее, да, кстати, мы теперь здесь совсем не пьем… Ну, или совсем чуть-чуть пьем. Интересно, как выглядит эта Австралия, в которой ты живешь, и выглядит ли она хоть как-нибудь, и есть ли она вообще, эта Австралия, или это очередной миф, сказка, — как международный террор или индекс Доу-Джонсона?

Кажется, мы все, по достижении определенного возраста, делаем все совсем не так.

Забавно, я вспоминал о кружке, которую прикрепили цепью к колодцу, и совсем забыл добавить об одном депутате, — из местных, — которого мы посадили на цепь во дворе дома цыганского барона. Впрочем, дела наши здешние мелочны и неинтересны, должно быть, для тебя. По-моему, я совсем изолгался и немного устал. Это скоро пройдет, ты же знаешь.

Ну, помимо этого, я мог бы рассказать тебе еще о волоске этого самого пропавшего депутата, который (скорее, волосок, а не депутат) прогремел на весь мир, о силках из бороды, свитых цыганским бароном лично при мне (тут ты не упрекнешь меня в любви к слухам), об умершем человеке, который ожил, и еще о многом, о многом, о многом…

Увы, времени у меня мало и потому я продолжу в следующем своем письме…».

Закончив, Лоринков бросил письмо в стол, предварительно написав на конверте цифру «124». Писем в ящиках было уже слишком много. Журналист позвонил в управление делами президента и попросил:

— Выделите мне стол побольше.

Глядеть в ящик он опасался. Письма выглядели руническим укором. Маленькими белыми штыками. На каждом трепетала часть того, прежнего, человека. Он не любил заглядывать в ящик, и открывал его лишь затем, чтобы бросить туда очередное письмо.

Лишь только раз, очень много выпив, он по секрету рассказал приятелю, что пишет письма выдуманному самому себе, который, якобы, уехал в Австралию. Приятель не успел никому об этом рассказать, так как сам уехал в Германию. Позже Лоринков размышлял, не выдумал ли он и приятеля, который, якобы, уехал в Германию?

Журналист открыл окно.

— Долой коммунистическую цензуру! — кричали на площади демонстранты.

— Долой! — заорал в ответ Лоринков и рассмеялся.

Многие на улице удивлено стихли. Хандра Лоринкова сползала по стенам, освобождая его от своего гнетущего присутствия. Он плюнул ей в след.

— 120 минут социализма, будет 120 минут социализма! — орал под окном Дома Печати мужчина в изодранной в давке дубленке, прижимая к штанине меховую шапку. Несколькими минутами ранее он вырвался из толпы.

— А ты-то чего радуешься, — прошипел журналист, глядя на мужчину сквозь мутное стекло кабинета. — Тебе, что ли, жрать нечего?!

Прохожие одобрительно шумели. Шестого ноября у Национального Дворца, переглядывающегося окнами с Домом печати, собралось десять тысяч человек. Лица их были суровы и напряжены. Газета Лоринкова около месяца назад объявила, что проведет торжественную акцию «120 минут социализма», и будет продавать колбасу и хлеб по советским ценам. Десяти тысяч человек не ожидал никто. Кроме Лоринкова. Это был их замысел. Их — его и президента. Пьяный замысел: перебить акции протеста Рошки, и показать, как они немногочисленны.

— Если идиоты и впрямь не понимают, что две тысячи человек не имеют права менять всю страну, — сказал Лоринков президенту, кутаясь в плед, — то мы покажем им десять тысяч еще более нелепых идиотов. Кстати, отчего это у вас так холодно?

— Поставщик теплоэнергии разорвал с президентским дворцом контракт, — грустно ответил Воронин, прижимаясь к камину.

— Вы же, черт побери, президент! Прикажите!