Глен Хиршберг - Дети Снеговика

Я перестал слушать в тот момент, когда Джон обмолвился о восточном Детройте, потому что именно туда я и звонил прошлой ночью.

– Кем, говоришь, проповедником?

– Он участвовал в программе «Пульс Детройта» и распинался там о Боге. В стиле рэп. Ларри Лорено задумал устроить поединок: Спенсер против Хайпера Хорста, этого парня с музыкального канала, – и посмотреть, кто кого «перерэпует». Спенсер рассмеялся, когда Ларри сделал ему это предложение. Пообещал выдать ему десять фунтов спасения, если не сможет побить самый крутой треп Хайпера Хорста. Ларри это показалось занятным.

– Ларри Лорено, – повторил я.

Ларри был ведущим программы «В объективе Детройт», шоу, выходившего после вечерних мультяшек на 50-м канале. Он появлялся на экране в коричневых куртках с меховыми воротниками и в солнечных очках – зимой. Я помню его примерно двадцатилетним, как он стоит, обдуваемый снежными ветрами, на каком-нибудь унылом, пустынном перекрестке в центре города и распространяется о новом ночном клубе или о «невероятно витальной ревитализации этого невероятного города».

– А он вообще не продвинулся, не сел на новости?

– Ха! Еще бы! – отвечает Джон. – Но два года назад у него от лейкемии умер сын. Он взял бессрочный отпуск, а когда вернулся, был уже не тот.

Перед тем как расплатиться, Джон сбрасывает улыбку, и я вижу незнакомого взрослого человека, до этой минуты прятавшегося за его лицом. Мне даже подумать страшно, что он скажет дальше.

– Ты чего, Мэтти?

У меня отлегло от сердца.

– Тебе это не кажется странным? Что я вот так вот взял и объявился? – спрашиваю я.

Джон пожимает плечами.

– Не знаю. Наверное. А с чего ты вдруг мне позвонил?

– Есть, может, человек пять, которых я хорошо помню из тех времен, когда я здесь жил. Ты один из них.

Он кивает, и по его лицу снова пробегает улыбка.

– Похоже, мы оба несколько повзрослели, а? Ладно, проехали. – Он в нерешительности протягивает руку и касается моего плеча.

До меня вдруг доходит, что даже сегодня я недооценил Джона Гоблина. Он понимает до странного безличную природу симпатии, которую, очевидно, мы оба испытываем друг к другу. В итоге неизбежный вопрос с такой легкостью слетел у меня с языка, что я даже не заметил, как его задал.

– А как Дорети?

– Доктор ведь умер.

У меня каменеет язык. Затаив дыхание, я в изумлении смотрю на Джона.

– Выходит, ты не знаешь, – говорит Джон сочувственно, хотя ему явно невдомек, почему я так реагирую. – Не справился с управлением и въехал в Сидровое озеро. То ли потерял сознание от удара, то ли что, и утонул на глубине в полтора метра.

– Когда?

– В девяносто втором, что ли? Нет, вру – в девяносто первом. Совсем недавно. Их и до этого никто не видел.

– То есть?

– Да знаешь, после всех тех событий… они стали какие-то странные, Мэтти.

– Они всегда были странные.

– Это совсем другое. Тереза ненадолго уезжала. Давно. Я слышал, они в конце концов перебрались то ли в Кливленд, то ли еще куда. По-моему, у доктора здесь была семья. Раз в две недели он приезжал посмотреть, как идут дела в иммунологической клинике, которую он открыл в центре города. Родственники не хотели никаких похоронных церемоний, но мэрия устроила день памяти на площади Фила Харта. Мы все пришли. Это было сущее безумие – похлеще Четвертого июля. [37]Как же – такая важная персона! Он ведь занимался благотворительностью, так что по всему городу расклеили плакаты с его портретом в лабораторном халате. Я от всего этого как-то ошалел.

– Там не было… – У меня начались проблемы с речью. – А ты не видел там еще кого-нибудь из их семьи?

– Барбара, кажется, к тому времени уже уехала. А может, просто не явилась на день памяти. Во всяком случае, я ее не видел.

– А Тереза? – спрашиваю я торопливо.

Джон смотрит на меня в упор и снова отрицательно качает головой, затем, опираясь на трость, встает из-за стола. Подозреваю, он вспомнил, почему мне так важно было получить ответ на этот вопрос.

– Я не знаю, Мэтти. И никто не знает.

В Детройте Хэллоуин – это антикульминация, иначе говоря, затишье. Реальная опасность приходит в Ночь дьявола накануне, когда вся городская детвора высыпает на улицу и начинает крушить все подряд, заручившись древним мандатом на вандализм.

Первый настоящий снег в 1976 году выпал к вечеру под Ночь дьявола. Из окна гостиной нам с Брентом было видно, как ветер переплетает косые белые пряди, развешивая в надвигающихся сумерках призрачные сети. Время от времени в поле зрения попадали скученные силуэты подростков, продирающихся сквозь паутину снега.