Алексей Колышевский - Взятка. Роман о квадратных метрах

Я чувствовал рядом с ней странную неловкость, словно кто-то осветил меня прожектором и все актеры смотрели на нас со сцены: на нее с привычным пониманием, на меня с дежурным любопытством. Я таращился на сценическое действо, смысл которого стал, наконец, доходить до моего зашоренного обыденностями разума:

Уцепившись за какую-то фразу, брошенную в меня со сцены петухом, я мусолил ее мозгом долго и уже, было понял, что тут и к чему, как все и закончилось: аплодисменты, браво, выход на первый поклон, браво, выход на второй поклон, они не понимают – уходить или нет, мы не понимаем – уходить или нет, напряжение непонимания нарастает. Доходит до логической точки, когда все понимают, что уже все, и тогда им – неизведанное для нас, а нам – наши спины, нечаянный толчок, «мне очень понравилось, а тебе?», небольшая толкотня у выхода и вдруг – все. Улица, фонарь, аптека, и нету больше сказки. Так было бы и на этот раз, но я сидел рядом с волшебницей, и она увлекла меня за собой сквозь быль тяжелых портьер, в усладу гибких коридоров, туда, где стонет дромадер… я понимаю, что подзаебал своими рифмами, и больше не буду, а дромадер, если кто не знает, это верблюд.

Я никогда не попадал раньше в так называемую творческую среду, и мне, конечно, было интересно, хоть поначалу я и ощущал себя немного ущербным, но, вспомнив, что вокруг меня лишь комедианты, а я человек из реального сектора, успокоился и вывесил парадные флаги: улыбался, отшучивался, ломал ваньку, слыл запанибрата. Подошел какой-то кадыкастый, клешней цапнул Женю за ладный ее зад, подмигнул мне и спросил:

– Вы супруг этой стяжательницы мужского внимания?

Я открыл было рот, чтобы ответить что-то не больно для него приятное, но она меня опередила:

– Тиша, прекрати ревновать меня к мужикам, ты их лучше знаешь, нежели я.

– Ты так считаешь? – Тиша закатывал глаза, фальцетил, кривлялся.

– Ну, разумеется! – Она отодвинулась от него и прильнула ко мне, словно ища поддержки. – Конечно же, ты лучше разбираешься в мужиках, ведь не только ты бываешь в них, но и они в тебе.

– Да, моя милая, тут я с тобой согласен, – рассмеялся Тиша. – Представь же меня, наконец!

– Юрьев, гетеросексуал, – быстро проговорил я, игнорируя протянутую мне руку. – В свободное время кладу кирпичи один на другой и нахожу сие занятие интересным.

– Гетеросексуальность, как и вообще любая моносексуальность, – это болезни, которые нужно лечить в ебабельном возрасте, – отозвалась какая-то актриса, впрочем, очень известная, просто я забыл ее фамилию: рыжая, некрасивая, с длинным носом и бледной кожей, похожая на птицу печали из готического романа.

– Нет, благодарю вас, – решил не тушеваться я. – Не представляю себе, как прямая кишка, служащая нам для очищения от нечистот, может исполнять одновременно и роль органа любви. С этим противоречием я живу всю жизнь, и на нем, как на камне, давно построил я храм во имя вагины в душе своей.

Я удостоился заинтересованных взглядов рядом сидящих, кто-то воскликнул «браво», Женя посмотрела на меня с благодарностью, и я ей гротескно подмигнул, мол, не так еще могу. Все эти, сидящие за сдвинутыми столами творческие гиганты не знали, на что способен обычный прораб, из которого я вышел, как Мистер Афродит из пены. Любого прораба можно смело записывать в труппу и смело впечатывать его имя в программку, он не подведет, он так сыграет, что все изумятся: «вот самородок!»

Вся «сатириконовая» труппа оккупировала один из залов расположенного неподалеку от театра игорного шалмана с броским именем «Гавана». За стеной шла игра, играла музыка, кто-то музицировал на рояле, роились посетители и завсегдатаи, закидывали фишками суконце игровых столов. Райкин, похожий на сатира гений, поблескивающий очками где-то слева от меня, вдруг превратился в обезьяну и, вскочив на стол, потребовал тишины. Я говорю, именно превратился: так явно, так великолепно было его перевоплощение. Согбенная поза, руки, гребущие по скатерти, бессмысленно оттопыренная челюсть, блуждающий взгляд. В руке его возникла рюмка, и от стола к столу вмиг прокатилась и возникла тишина. «Сейчас он что-то да скажет», – прошептала мне на ухо Женя, и я под скатертью, украдкой, словно вор, пожал ее колено, а она, так же незаметно для остальных, провела по внутренней стороне моего бедра и остановилась там, где почти уже начиналось царство конца. «Тост! Тост!» – пронеслось в воздухе то, что раньше гасило все свечи и романтически распахивало в бальной зале огромное окно. Все смотрели на маэстро – и тот, еще более сделавшись схожим с приматом, своим всяким голосом начал: