Карлос Сафон - Игра ангела

— К тебе это никакого отношения не имеет.

— Как мне вам помогать, если вы не говорите, над чем работаете? Нет, лучше не отвечайте. Я умолкаю.

В течение десяти волшебных секунд Исабелла молчала.

— А какой он, ваш сеньор Корелли?

Я холодно взглянул на нее.

— Странный.

— Рыбак рыбака… Все-все, я молчу.

Рядом с девушкой, наделенной благородным сердцем, я чувствовал себя еще более ничтожным, если такое возможно. И я понял, что чем скорее с ней расстанусь, пусть даже глубоко ранив ее, тем будет лучше для нас обоих.

— Почему вы так смотрите на меня?

— Сегодня вечером я иду в гости, Исабелла.

— Вам оставить что-нибудь на ужин? Вы вернетесь очень поздно?

— Я поужинаю в городе и не знаю, в котором часу вернусь. Но когда бы это ни произошло, я хочу, чтобы к моему возвращению тебя здесь уже не было. Я хочу, чтобы ты собрала свои вещи и ушла. Куда — меня не интересует. Здесь тебе не место. Понятно?

Ее лицо побелело, а глаза наполнились влагой. Она закусила губы и улыбнулась мне со щеками, исчерканными слезами.

— Более чем. Понятно.

— Не надо больше ничего мыть.

Я встал и оставил ее в галерее одну. Я спрятался в кабинете в башне. Первым делом я распахнул окна. Из галереи доносились рыдания Исабеллы. Я смотрел на город, распростертый под полуденным солнцем, и тянулся взором на другой его конец, туда, где мне чудилась сверкающая черепичная крыша виллы «Гелиос». И представлял, как Кристина, сеньора де Видаль, стоит у окна на высокой башне, глядя на квартал Рибера. Темная, мутная волна вдруг всколыхнулась в моей душе. Я забыл о страданиях Исабеллы и желал лишь одного: чтобы скорее пробил час встречи с Корелли и мы начали обсуждать его проклятую книгу.

Я просидел в кабинете на верхотуре, пока над городом, будто кровь в воде, не заклубились сумерки. Вечер выдался жарким, самым жарким за все лето, и крыши квартала Рибера словно вибрировали подобно дымке миража. Я спустился вниз и переоделся. Дом окутала тишина, жалюзи в галерее были опущены, и на стеклах лежали янтарные отблески света, заливавшего центральный коридор.

— Исабелла? — окликнул я.

Ответа не последовало. Заглянув в галерею, я убедился, что девушка ушла. Но прежде чем покинуть дом, она не отказала себе в удовольствии вытереть и расставить по порядку полное собрание сочинений Игнатиуса Б. Самсона, годами томившееся в пыли и забвении в книжном шкафу, стеклянные дверцы которого ныне не оскверняло ни единое пятнышко. Девушка вынула один из томов и оставила его, раскрыв посередине, на конторке. Я прочел пару строк наугад и как будто совершил путешествие в прошлое, где все казалось столь же простым, сколь и предопределенным:

«„Поэзию пишут слезами, романы — кровью, а историю — вилами по воде“, — сказал кардинал, натирая ядом лезвие кинжала в свете канделябра».

Нарочитая наивность сценки вызвала у меня улыбку, и сомнение, точившее меня постоянно, вновь напомнило о себе: может, было бы лучше для всех (и прежде всего для меня), если бы Игнатиус Б. Самсон не сводил счеты с жизнью, уступая место Давиду Мартину.

Уже стемнело, когда я вышел на улицу. Жара и духота вынудили многих обитателей квартала вынести на мостовую стулья, уповая на овевающий прохладой бриз, но ветра не было и в помине. Я огибал спонтанно возникавшие компании у парадных и на углах на пути к Французскому вокзалу, где в ожидании пассажиров всегда стояли два или три такси. Я взял на абордаж первую же машину в ряду. Поездка через город и подъем по склону холма, на вершине которого раскинулся призрачный лес архитектора Гауди, заняла у нас минут двадцать. Огни в окнах особняка Корелли виднелись издалека.

— Не знал, что здесь кто-то живет, — заметил шофер.

Как только я расплатился, не забыв дать чаевые, водитель в ту же секунду снялся с якоря, с места развив хорошую скорость. Я не стал сразу звонить в дверь, упиваясь сказочной тишиной, царившей вокруг. В лесу, что рос на холме у меня за спиной, все листья будто замерли в оцепенении. Небо, усеянное звездами и перышками облаков, простиралось в вышине без конца и края. Я слышал собственное дыхание, шелест одежды при движении и звук шагов, когда направился к двери. Я нажал на звонок и стал ждать.

Дверь отворилась через мгновение. Человек с понурым взглядом и плечами, едва заметно кивнул, увидев меня, и жестом пригласил войти. Судя по одежде, он был, наверное, кем-то вроде мажордома или слуги. Он не проронил ни звука. Я последовал за провожатым по коридору, где, по моим воспоминаниям, вдоль стен висели старые фотографии. В конце коридора открывалась большая гостиная, из которой как на ладони был виден город в дали. Мажордом пропустил меня в гостиную и, слегка поклонившись, оставил одного, удалившись в той степенной манере, с какой он встретил меня и сопроводил в дом. Я подошел к широким окнам и сквозь щель в занавесях принялся обозревать окрестности, убивая время до появления Корелли. Через пару минут я заметил фигуру, наблюдавшую за мной из угла комнаты. Человек совершенно неподвижно сидел в кресле на грани сумрака и света от единственной свечи, позволявшего лишь угадывать очертания ног и рук, покоившихся на подлокотниках. Я узнал притаившегося человека по блеску глаз, никогда не мигавших, и мерцавшей в отблесках свечи броши с изображением ангела, которую он всегда носил на лацкане пиджака. Едва мой взгляд коснулся его, он встал и стремительными шагами — слишком стремительными — приблизился ко мне с хищной улыбкой, от которой кровь стыла в жилах.