Леонид Жуховицкий - Умирать не профессионально

Как всегда в опасную минуту, мысль работала четко. Но тут, рикошетом от этой четкости, прямо в сердце ударило осознание происшедшего: убили Лешку! Лешку убили, ближайшего друга, умирающего, беспомощного человека. Он ведь даже защититься не мог!

На какую-то минуту Тимур словно ослеп от ярости. И сразу прихлынуло – убить Зятька! Убить к такой-то матери! Не за нынешнее, так за прошлое. Все равно заслужил. Леха за гада заступился, а он Леху…

Взрыв злости отступил так же быстро, как обрушился. Ярость не профессиональна, в ярости человек слаб. Может подставиться. Выживают хладнокровные. Тимур выжил. Генка выжил. И Леха выжил, и держался, пока не опрокинула болезнь. Но и Макарыч был хладнокровный, такой хладнокровный, что зависть брала. Никакой враг не мог его достать. Свои достали. Со спины. Вот за это Зятька надо кончать в любом случае.

Леха тогда говорил правду – история была давнишняя. Но ведь была, была и никуда не делась. И память не высохла. И убитые не воскресли.

То, что их послали в нищую горную страну, было, конечно же, дуростью и стало возможным только потому, что страной рулила туповатая пенсионерская диктатура и некому было сказать кремлевским дебилам, что это дурость. И вся та война была дуростью. Только крови пролилось немерено. Сперва, обживаясь в наскоро возведенном укрепленном поселке, парни еще верили в то, что им твердили перед отлетом: мол, во-первых, надо помочь братьям по классу, строящим социализм, а во-вторых, по всем границам молодой республики стоят американцы, и, если не удержать ситуацию, они тут же введут войска и поставят в горах ракетные установки, одним залпом покрывающие полстраны от Кишинева до Иркутска. Быстро выяснилось, что никаких американцев нет и близко, а братьям по классу социализм по хрену, им главное – не сдохнуть с голоду, а поэтому надо пасти овец и выращивать свою единственную экспортную культуру – опийный мак. Крестьяне в массе своей были неграмотны, даже Коран знали со слов муллы, а чужаков ненавидели уже за то, что чужаки. Войну они, естественно, могли вести только партизанскую. Но называть их героическим словом «партизаны» было недопустимо, официальное определение «бандформирования» не прижилось, и постепенно пустило корни нейтральное словечко «чабаны». Против танков допотопные ружья чабанов смотрелись смешно, но ведь любой солдат рано или поздно вылезает из танка. Впрочем, все это имело малое значение, потому что в Школе морского резерва не готовили ни для ружейной, ни для танковой войны. Там готовили для иных сражений. Да, они умели все, что умеют другие, но смысл их восьмилетней выучки был в том, чтобы делать то, чего не сумеет никто. Их главный предмет назывался морским самбо, хотя к морю он не имел никакого отношения, а к самбо почти никакого. Макарыч, куратор группы, на третьем курсе объяснил, чего от них ждут. Он сказал, что там, где бомбят, стреляют или взрывают, толку от них не больше, чем от любого охламона в форме. Их готовят для войны без оружия. На танке, сказал Макарыч, в охраняемую зону не въедешь, ствол или нож не пронесешь, электроника застукает. А собственные руки протащишь куда угодно – вот они и есть твое оружие. В Школе морского резерва читался долгий курс, называемый техническим словом «отключение», к рубильникам и штепселям он отношения не имел, зато, например, к медицине самое прямое. Отключить на двадцать минут, на час, на сутки, навсегда – вот по таким параграфам у них были зачеты и экзамены. А в горной стране отключать было некого – не пастухов же или торговцев гашишем на бедных рынках. Когда у начальства возникала нужда, а она время от времени возникала, вызывали вертолеты, и ракеты «воздух-земля» отключали приблизительно вычисленного противника целыми кишлаками.

Мужики не могли понять, зачем они в этой убогой азиатской глубинке травили анекдоты про Брежнева, ругали кремлевских маразматиков, которые шлют на бойню чужих детей, а своих прячут по государственным кабинетам. Но так было лишь в первые месяцы. Потому что потом бессмысленная, никому не нужная большая война расслоилась на тысячи мелких, сугубо личных, но вполне осмысленных войн. У кого-то убили друга, и надо было отомстить. Кому-то понадобились награды для будущих карьерных планов. В ком-то ненавидящие взгляды крестьян зажгли ответную ненависть. Кто-то устал бояться и решил, что пусть лучше боятся его. А для кого-то война в горах стала огромной фабрикой адреналина, вроде рисковой охоты на большого зверя, когда клыкастого монстра надо прикончить прежде, чем он прикончит тебя. И эти личные войны постепенно заслонили очевидную бессмыслицу кровавой затеи всевластных московских стариков.