Наталья Галкина - Табернакль

дождавшись наконец шагов моих. Но лед был тонок, подломился враз,

и я свалился в ледяную воду. Войтинская с подругой закричали,

я выбрался, перчатка утонула. Как горевал я о своих ботинках,

представьте, щегольских! Но на портрете, конечно, их не видно. Что за место

коварное! Со мною лед играл, художника вода не пощадила.

Невесело тонуть навеселе. А в молодости воздух точно опий…

– Так тело его найдено в Кронштадте? – Подводные теченья принесли,

играющий прибоем летний ветер; утопленник их изучал пять дней.

По правде говоря, я и приехал, едва узнав, успев перечитать

“Утопленника” пушкинского. Сети, и это “под окном и у ворот…”

Но он сидел у вас перед отплытьем… – В последний раз и за последним чаем. -

Вода и лед. Как много в мире знаков. Встречаются среди голубоглазых

такие существа, чей взор небесный воды чистейшей горных водоемов

меняется порой на взгляд стальной, и ледяными страшными очами,

как с глетчера, глядел бы джинна призрак, они в тебя вперяются нежданно

с упорством оживающих химер.

9. Открытка

Не узнаю вас с давних пор.

Мы с вами зиму разбудили?

Ни Казимир, ни Теодор,

ни Карл о вас не говорили.

Не поднимая головы, -

вот и глаза не помню эти, -

летели в хороводе вы

в прозрачном фокинском балете.

Наш санный конь узду изгрыз,

и плыл со мною в хлопьях снега

оживший Рериха эскиз,

испанка из Лопе де Вега.

Какому образу верна?

Закинувшая руки ива,

песчинка, ракушка, волна

ночного дюнного залива.

Жемчужинка была в руке,

да потерялось диво где-то, -

у дачи Мюзера? в песке

у ног ночного парапета?

К метаморфозам я готов,

не сыщется жена из нежных

в разоре будущих годов

станиц и станций незалежных,

ни в переулке у моста,

ни у шального поворота

неузнаваемая та

с растаявшего ночью фото,

легко уплывшая из рук…

И виду не подам, не выдам…

Найдет в вещах твоих наш внук

мою открытку с Порт-Саидом.

10. Прогулка с чайкой

Сегодня не санный полоз с лошадиной силой коня, -

маленький разноцветный поезд в Териоки примчит меня.

Куокколантие, Антинкату мойра вышила по канве,

кузнечики, как цикады, песни юга поют в траве

по-фински или по-русски? Прибоя шажки – стежки,

к ним двустворчатые моллюски ползут, подъяв гребешки.

И я гляжу, как Овидий, на северных волн блага;

а чайки наелись мидий и ищут в них жемчуга.

Флер чеховского расставанья, юности пелена.

Романтичная на расстоянье, чайка вблизи страшна.

Слоев эфира торпеда, пугало сов и птах,

морская Ника, Победа, одетая в пух и прах.

Если и есть в ней чары, то это наверняка

когтя и клюва пара: молота и крюка.

И мне жаль, о моя пропажа, что тебе показать не могу

этот портрет в пейзаже: чайку на берегу.

11. Дочка прачки

Где зарыли, как бродячего пса,

в девять утра или в три часа?

Где убили в тридцать пять лет?

И не сказать. что свидетелей нет:

всё видала наверняка

дочка прачки, дитя Чека.

У стиральной доски росла,

а все не отмоется добела.

Мойка, стирка, на вырост, в рост,

то Поцелуев, то Прачечный мост.

И – ухвати кленовый листок -

этот верткий козий мосток

через Леты летний поток.

Дочка прачки, дитя Чека,

да речка Лубянка, дочка лубка.

Контрамарка в расстрельный ряд,

эти стреляют, а те глядят

вместо театра и вместо кино:

хлеба нет, а зрелищ полно.

Кроме убиваемых и убийц -

зрительница, зритель из кровопийц.

Обсуждают, кто умер как,

вампир, упыриха и вурдалак.

“Улыбнулся и докурил”.

Аплодисменты у могил.

“Помер шикарно, на все сто”, -

делегатка в летнем пальто

от партии Красного Чулка,

дочка прачки из Чека.

Скоро ее пустой конвой

подбросит на “марусе” домой.

Неча на зеркало ей пенять

(левое на правое поменять,

швами наружу, задом наперед);

с губчека помаду сотрет,

скинет кровавые башмаки,

умоет руки после реки,

сбросит забрызганное пальтецо

и наденет свое лицо;

вот только рот все похож на пасть

и брови с бровью не совпасть.

“Выдали те, Гумилев, литеру ост-вест,

Могилевская губерния, земской уезд”.

“В яблочко, – хрипло, – видал миндал,

а ты не думал и не гадал”.

12. Форт

Эскарп с оттенком – умбры? прели? – выводит кисть, корму и ют;

из вод, из аквы-акварели чудные крепости встают.

Цепь миражей, готовых к бою, одеты камнем, поднят флаг,