Антон Соя - Порок сердца

Катя попыталась устроиться спать на кресле, но принять удобную позу мешал ремень безопасности. Она немного поерзала, после утихла, и было непонятно, то ли она спит, то ли просто сидит, закрыв глаза.

К тому моменту, как они доехали до монастыря, дождь прекратился, ветер разогнал все облака и затих. Живописная местность была озарена полной луной, которая ярко освещала блестящие от недавнего дождя монастырские постройки. Не очень далеко от монастыря, за пологим холмом с негустой рощей виднелась деревушка, в нескольких домиках горел свет. Весь открывшийся пейзаж дышал свежестью и очень походил на идиллию сельской жизни. Ворота монастыря были открыты — гостей ждали. Григорий остановился у дома, где проживал игумен, и в тот же момент дверь дома открылась и на крыльцо вышел он сам — отец Амвросий, в сопровождении невысокой тихой женщины. Настоятель радушно, как старого друга, обнял вышедшего из машины Григория и вопросительно посмотрел на продолжавшую сидеть в машине Катю. Она, немного помедлив, с трудом вылезла из машины. Отец Амвросий тепло ее поприветствовал и представил свою спутницу:

— Это Татьяна. Она покажет тебе твое жилище.

Миниатюрная Татьяна объяснила Кате, что жить та будет не в монастыре, а в соседней деревне с другими женщинами из общины. До места было рукой подать, и Григорий предложил Кате прогуляться пешком.

Неудавшаяся самоубийца шла сначала довольно бодро, свежий ночной воздух приятно холодил, но постепенно силы стали ее оставлять, ее лихорадило, и она начала отставать от идущих впереди Григория и Тани. Сначала Катя из принципа не хотела звать на помощь доставучего доктора, она еще злилась на него за сцену на мосту, да и в машине он ее порядком утомил, но потом поняла, что желания умереть от холода на сельской дороге у нее совсем нет, это тебе не с Поцелуева моста вниз головой… Катя попыталась сделать над собой усилие и догнать провожатых, но ничего не получалось, она все больше и больше отставала. В итоге ей стало совсем холодно, зуб на зуб не попадал, она ссутулилась, обхватила себя руками для того, чтобы согреться, но ничего не помогало. Она хотела крикнуть, чтобы ее подождали, но голос совсем пропал, из горла вырывались только какие-то хрипы. К ее радости, Григорий наконец отвлекся от беседы и оглянулся. Ругая себя, он торопливо подбежал, накинул на нее свою куртку и взял под руку. До деревни они дошли вместе, Катя цеплялась за Григория и еле волочила ноги.

В доме, куда они зашли, сразу началась суета. Женщины, находившееся там, обрадовались вновь прибывшей, но, увидев в каком та состоянии, стали причитать и готовить ей место для сна. Сама Катя плохо видела окружающих, она чувствовала невозможную тяжесть, ноги подкашивались, она готова была рухнуть на пол и хотела только, чтобы ее оставили в покое. Через какое-то время, посовещавшись, женщины решили выделить для Кати отдельное помещение, и ее уложили в небольшом чулане в сенях, где стояла единственная в доме кровать. Все остальные спали, положив на пол комнаты тюфяки с соломой, которые сами же для себя и готовили. Григорий вызвался посидеть с Катей, проследить за ее состоянием.

А Кате было очень плохо. Она потом, когда поправилась, не один раз спрашивала Гришу, что же с ней было, но он ей толком ничего не рассказал. Отвечал только, что немного побуянила, да и всего-то делов. Катя отрывочно, словно сквозь плотный туман, вспоминала, что просила отпустить ее, рвалась убежать, ругалась, даже вроде дралась, но все было как во сне, а может, и вообще все это ей привиделось в бреду. Только женщины, что вместе с ней жили, сказали ей про эту ночь, что «у Гриши твоего терпение просто ангельское».

На следующее утро Григорий рано разбудил Катю.

— Катя, вставай! Пойдем в церковь — утренний молебен скоро начнется.

— Не трогайте меня, пожалуйста, дайте спокойно умереть, — пробормотала она сквозь сон.

— Что за глупости! Никто тебе умирать здесь не даст. Пошли — увидишь, легче станет!

— Не хочу, оставьте меня в покое.

— Я ведь силой заставлю. — Григорий повысил тон: — Тебя зачем в монастырь отвезли? Молиться! Вот и пойдем.

— Оставь меня в покое, старый козел! — Катя натянула на голову одеяло, пытаясь отделаться от надоедавшего Григория, но он с силой откинул с нее одеяло.

Девушка устало попыталась объясниться:

— Сами мне твердили: такой тяжкий грех совершила! Я, может быть, раскаиваюсь, но, извините, не верю, что могу вдруг измениться. Я такая какая есть, и если Богу надо, пусть меня такую прощает, а нет — и не надо, буду дальше крест свой нести!